Знал даже, что ему предоставили один из корпусов Института ракетостроения - это по соседству с поселком космонавтов, рукой подать. Но день проходил за днем, а я не торопился наведаться к Боргу.
- Что с тобой, Улисс? - спросила однажды Андра, когда я вез ее из Веды Гумана домой. - Всполошил, можно сказать, все человечество, а теперь, когда дело сдвинулось, ты вроде бы потерял к нему интерес.
- Успею еще, - благодушно отозвался я.
- "Успею"! И улыбка у тебя какая-то появилась... Знаешь, кем ты становишься?
- Кем?
- Едоком!
- Но-но, не очень... Я отпускник, только и всего. Имеет право человек на отпуск?
Андра подумала и сказала:
- Имеет.
А спустя день или два меня вызвал по видеофону Борг.
- Здравствуй, пилот, - сказал он, вглядываясь в меня с усмешкой. - Случайно узнал, что ты на земном шаре. Что поделываешь?
- Да, в общем-то, ничего... Я в отпуску.
- Поздравляю, - сказал Борг.
Я поблагодарил, не совсем ясно представляя, с чем именно он меня поздравил. Наверное, все-таки не с отпуском.
- Если выберешь время, пилот, приезжай. У нас тут веселая компания; Ладно, выключаюсь.
Я выбрал не лучшее время для визита - утренние часы. Но я не собирался мешать Боргу и его конструкторам работать просто мне хотелось посмотреть, как проектируют космические корабли.
Корпус, в котором разместилось конструкторское бюро Борга, стоял в излучине тихой речушки. Я вошел в просторный круглый холл. Все двери - а их тут было множество - стояли настежь, так как предполагается, что в рабочие часы не бывает праздношатающихся.
Я заглянул в одну из них - и замер. Спиной ко мне сидел человек, над креслом возвышались квадратные плечи и затылок в белокурых завитках - это был несомненно Борг. Мощный череп был обтянут зеленоватым пластиком конструкторского шлема,.от которого тянулся к пульту, змеясь по полу, толстый кабель. Руки Борга лежали на подлокотниках кресла, и я подумал, что по сложности это кресло, пожалуй, не уступало пилотскому. Руки, обнаженные по локоть, были грубые, загорелые, в белых волосках - очень крепкие, уверенные руки. Пальцы то и дело пробегали по кнопкам на консолях подлокотников.
А перед Боргом был развернут во всю стену конструкторский экран. По нему проносились разноцветные линии, они переплетались, выстраивались в группы, исчезали. Вот возникла сложная фигура, сквозь которую проходила жирным красным пунктиром какая-то магистраль. Борг задержал фигуру на экране, всмотрелся... вслед за тем из кресла раздалось глухое рычание - и экран опустел, все исчезло. И снова побежали линии, причудливо группируясь.
Я смотрел во все глаза. Первый раз я видел главного конструктора за работой, и это зрелище захватило меня своей необыкновенной красотой и напряженностью. Датчики, вмонтированные в шлем, несли мысль конструктора к одной из сложнейших машин мира - преобразователю конструкторского пульта, который мгновенно воспроизводил импульсы на экране - в размерах, углах, направлениях. Но каким же могучим даром концентрированного, точного мышления и вольного воображения нужно обладать, чтобы вот так часами сидеть перед экраном...
- Какого дьявола! - прорычал вдруг Борг.
Я вздрогнул от неожиданности и сделал было шаг в сторону, чтобы бесшумно уйти, но тут он повернулся вместе с креслом. Брови у него были грозно нахмурены, и вообще я как-то не сразу узнал Борга.
- А, это ты, - сказал он. - Я не переношу, когда стоят за спиной.
- Извини, старший. Я не знал...
- В двенадцать. - Борг повернулся к экрану, разом забыв обо мне.
Я поспешил прочь. Лучше всего было пойти на речку, растянуться на траве среди благостной зеленой тишины, закрыть глаза и слушать, как чирикает какая-нибудь легкомысленная пичуга. В конце концов, я отпускник и имею право лежать на траве сколько пожелаю.
Сам не понимаю, почему я не ушел.
Из двери в глубине холла доносились неясные голоса, и я на цыпочках направился туда. В просторной комнате работали двое конструкторов и конструкторша с розовощеким строгим лицом. Одного я знал - длинноносого Гинчева, специалиста по корабельным системам живучести: однажды на "Элефантине", во время ремонта, я спорил с ним по поводу перестройки дистрибутора. Остальных видел первый раз. Гинчев и розовощекая просматривали на проекционном экране пленки с чертежами узлов и тихо переговаривались, тыча в экран указками. Третий конструктор щелкал клавишами вычислителя.
- Плохо увязывается с компоновочным вариантом, - слышал я напористый голос Гинчева. - Здесь будет выступать на четыреста миллиметров и упрется в шахту утилизатора.
Розовощекая тихо возразила, и Гинчев нетерпеливо сказал, что надо показать главному.
- Нет, - сказала конструкторша. - Дадим еще раз переделать электронному деталировщику.
Зеленая травка в союзе с голубым небом дожидалась меня там, снаружи, пичуга старательно выщелкивала нечто отпускное, но я потащился к следующей двери. Над ней нависало белое полукружие лестницы, ведущей на второй этаж. В этой комнате было полутемно, медленно крутилось что-то серебристо-чешуйчатое, то одна, то другая чешуйки ярко высверкивали. Передвигались расплывчатые тени. Вдруг зажужжало, отчетливый и бесстрастный голос произнес:
- Ирг-восемьдесят мезо один. - И после короткой паузы: Круг минус секунда.
Я вгляделся, но людей не увидел. Только крутилось колесо не колесо, не знаю, как назвать, и ровный голос отсчитывал на языке незнакомой мне математики, - должно быть, той самой, которая начиналась за уравнением Платонова. Я подумал, что здесь работает вычислительная машина. Но в следующий момент тот же голос, нисколько не меняя интонации, сказал:
- Чертов Феликс не отвечает, нигде его не найдешь.
Это было уже не очень похоже на машину. Впрочем, кто его знает. Феликс способен даже машину вывести из терпения.
- Плюс, плюс, плюс, плюс, - бубнил голос.
Тут мне что-то упало на голову и скатилось вниз. Я посмотрел под ноги и увидел скорлупки - продолговатые желтенькие скорлупки сладкого орешка. Я терпеть не мог эти орешки, и уж тем более мне не понравилось, что скорлупу кидают прямо на голову. Пускай я был здесь посторонним, это еще не резон, чтобы обращаться со мной как с утилизатором.
И я пошел по лестнице наверх с твердым намерением высказать шутнику то, что я о нем думаю.
На ступеньке лестницы сидел Феликс. Джунгли на его голове еще больше разрослись вширь и ввысь, а брюки и рубашка выглядели так, будто их долго, усердно жевали. Он смотрел прямо перед собой и грыз орешки, и кидал скорлупу куда попало. Рядом валялся карандаш-многоцветка, белую ступеньку у него под ногами покрывали формулы, да и две-три ступеньки ниже были тоже испещрены.
Задумался, мыслитель, и ничего вокруг не видит, подумал я, остановившись. И, прежде чем я спохватился, Феликс опустил на меня свой странный, будто издалека, взгляд и сказал:
- Нет, я вижу. Привет, Улисс.
- Привет. Тебе не влетит за это? - Я указал на разрисованные ступеньки.
- Что? Ах да... Сейчас я...
Он вытащил из кармана платок, и вместе с платком вывалились обрывки пленок, карандаши, орешки, два-три кубика пластилона. Я начал было подбирать, но тут, откуда ни возьмись, появился мажордом, он мерно прошагал сверху по лестнице, вытянул гибкий рукав, и в этот рукав со свистом устремилось все, что было разбросано.
- Стой! - крикнул Феликс.
И робот послушно замер.
Феликс порылся в уцелевших пленках и снова побросал их; видно, было уже поздно: нужную сцапал мажордом. Я протянул пленку, которую подобрал, но Феликс взглянул и покачал головой.
- Прямо беда, - сказал он.