Он был рад,
определенно рад, когда все окончилось.
У ворот парка она протянула ему руку.
– Боюсь, я помешала вашему чтению, – оказала она.
– Ничуть, – отозвался, немного покраснев, мистер Люишем. – Не припомню случая, когда беседа доставляла бы мне такое удовольствие…
– Я заговорила с вами сама, боюсь, это было… нарушением этикета, но мне, право, так хотелось поблагодарить вас…
– Не стоит говорить об этом, – сказал мистер Люишем, в душе потрясенный «этикетом».
– До свиданья.
Он в нерешительности постоял у сторожки привратника, потом снова вернулся на аллею, чтобы его не видели идущим за ней следом по Вест стрит.
И в этот момент, идя в противоположном от нее направлении, он вспомнил, что не одолжил ей книгу, как хотел, и не успел договориться о новой
встрече. Ведь она может в любой день покинуть Хортли, дабы возвратиться в свой прекрасный Клэпхем. Он остановился в нерешительности. Бежать ли
за ней? Но тут перед его мысленным взором возникло лицо Боновера с его загадочным выражением. Он решил, что попытка догнать ее окажется слишком
заметной. И все же… Минуты шли, а он никак не мог решиться.
Когда он наконец вернулся домой, миссис Манди уже доедала свой обед.
– Все ваши книги, – сказала миссис Манди, которая по матерински опекала его. – Читаете, читаете, и время то некогда приметить. А теперь вам
придется есть остывший обед, он и в желудке то у вас не успеет как следует уложиться до ухода в школу. Этак и пищеварение недолго испортить.
– Не беспокойтесь о моем пищеварении, миссис Манди, – отозвался мистер Люишем, отрываясь от своих сложных и, по всей вероятности, мрачных
размышлений. – Это – мое личное дело.
Так резко он прежде никогда не говорил.
– Лучше иметь хороший, исправно действующий желудок, чем голову, полную премудростей, – заметила миссис Манди.
– А я, как видите, думаю по другому, – отрезал мистер Люишем и снова впал в мрачное молчание.
– Скажите, пожалуйста! – пробормотала себе под нос миссис Манди.
5. Нерешительность
Мистер Боновер, выждав должное время, заговорил о случившемся только днем, когда Люишем присматривал за игравшими в крикет воспитанниками. Для
начала он сделал несколько замечаний о перспективах их школьной команды, и Люишем согласился с ним, что Фробишер первый в нынешнем сезоне как
будто подает неплохие, надежды.
Последовало молчание, во время которого директор что то мурлыкал себе под нос.
– Кстати, – не сводя глаз с играющих, заметил он, словно продолжая беседу, – насколько мне известно, у вас здесь в Хортли знакомых не было?
– Да, – ответил Люишем, – совершенно верно.
– Уже подружились с кем нибудь?
На Люишема вдруг напал кашель, а его уши – о, эти проклятые уши! – запылали.
– Да, – ответил он, стараясь овладеть собой. – О да. Да. Подружился.
– Наверное, с кем нибудь из местных жителей?
– Нет. Не совсем.
Теперь у Люишема пылали не только уши, но и щеки.
– Я видел вас на аллее, – сказал Боновер, – за беседой с молодой леди. Ее лицо показалось мне знакомым. Кто она?
Ответить ли, что она знакомая Фробишеров? А вдруг Боновер с его предательской любезностью расскажет об этом Фробишерам родителям и у нее будут
неприятности?
– Это, – невнятно начал Люишем, густо краснея от такого насилия над честностью и понижая голос, – это… старая приятельница моей матери. Я
познакомился с нею когда то в Солсбери.
– Где?
– В Солсбери.
Я
познакомился с нею когда то в Солсбери.
– Где?
– В Солсбери.
– А как ее фамилия?
– Смит, – опрометчиво выпалил Люишем, и не успела ложь сорваться с его уст, как он уже раскаялся.
– Хороший удар, Гаррис! – крикнул Боновер и захлопал в ладоши. – Отличный удар, сэр.
– Гаррис подает неплохие надежды, – заметил мистер Люишем.
– Очень неплохие, – подтвердил мистер Боновер. – О чем мы говорили? А а, странные совпадения случаются на свете, хотел я сказать. У Фробишеров,
здесь же, в нашем городе, гостит некая мисс Хендерсон… не то Хенсон… Она удивительно похожа на вашу мисс…
– Смит, – подсказал Люишем, встречая взор директора и заливаясь еще более ярким румянцем.
– Странно, – повторил Боновер, задумчиво его разглядывая.
– Очень странно, – пробормотал Люишем, отводя глаза и проклиная собственную глупость.
– Очень, очень странно, – еще раз сказал Боновер. – По правде говоря, – добавил он, направляясь к школе, – я никак не ожидал от вас этого,
мистер Люишем.
– Чего не ожидали, сэр?
Но мистер Боновер сделал вид, что не расслышал этих слов.
– Черт побери! – сказал Люишем. – О проклятье! – выражение, несомненно, предосудительное и в те дни весьма редкое в его лексиконе.
Он хотел бы догнать директора и спросить: уж не подвергает ли тот сомнению его слова? В ответе, впрочем, вряд ли приходилось сомневаться.
Минуту он постоял в нерешительности, потом повернулся на каблуках и зашагал домой. Каждый мускул у него дрожал, а лицо непрерывно подергивалось
от злости. Он больше не испытывал смятения, он негодовал.
– Будь он проклят! – возмущался мистер Люишем, обсуждая этот случай со стенами своей комнаты. – Какого дьявола он лезет не в свои дела?
– Занимайтесь своими делами, сэр! – кричал мистер Люишем умывальнику. – Черт бы побрал вас, сэр, занимайтесь своими делами!
Умывальник так и поступал.
– Вы превышаете свою власть, сэр! – чуть успокоившись, продолжал мистер Люишем. – Поймите меня! Вне школы я сам себе хозяин.
Тем не менее в течение четырех дней и нескольких часов после разговора с мистером Боновером мистер Люишем столь свято следовал полувысказанным
предначертаниям начальства, что совсем забросил занятия на открытом воздухе и даже боролся, правда, с убывающим успехом, за соблюдение не только
буквы, но и духа своего расписания. Однако большей частью он занимался тем, что досадовал на количество скопившихся дел, выполнял их небрежно, а
то и просто сидел, глядя в окно. Голос благоразумия подсказывал ему, что новая встреча и новая беседа с девушкой повлекут за собой новые
замечания и неприятности, помешают подготовке к экзаменам, явятся нарушением «дисциплины», и он не сомневался в справедливости такого взгляда.
Чепуха – вся эта любовь; она существует только в плохих романах. Но тут мысль его устремлялась к ее глазам, осененным полями шляпы, и обратно
эту мысль водворить можно было только силой. В четверг, по дороге из школы, он издалека увидел ее и, чтобы избежать встречи, поспешил войти в
дом, демонстративно глядя в противоположную сторону. Однако этот поступок был поворотной точкой. Ему стало стыдно. В пятницу вера в любовь ожила
и укрепилась, а сердце было полно раскаяния и сожаления об этих потерянных днях.
В субботу мысль о ней настолько овладела им, что он был рассеянным даже на своем излюбленном уроке алгебры; к концу занятий решение было
принято, а благоразумие очертя голову обратилось в бегство.