Только от вентилятора веяло свежестью, а от Болсохоева - жаром. Я вытер
потный лоб тыльной стороной ладони, присел на край стола возле телефонов,
положил руку на трубку.
- Вот еще что я хотел спросить вас, Яхонт Алдабергенович.
- Слушаю вас, Александр Львович.
- Собственно, если бы что-то было, вы бы мне сами сказали... Не было ли
каких-то попыток помешать работе на столах, или... каких-то покушений на
занятых в "Аресе" специалистов...
- Конечно, сказал бы,- ответил Болсохоев.- Это - буквально первое, что и
мне пришло в голову. А раз первое - значит, неверное, так весь мой опыт
показывает. Ничегошеньки, Александр Львович. Чисто. Если бы было, я бы
знал... и все равно сразу поговорил на эту тему и с начальником охраны
космодрома, и с молодцами, отвечающими за безопасность ведущих
специалистов. Ничего. Ни шантажа, ни подметных писем, ни покушений, ни
диверсий. Это не "Арес".
- Откровенно говоря, я тоже так думаю,- проговорил я и поднял трубку.
Набрал на клавиатуре код Лодейного Поля, потом номер телефона, потом сразу
- код, включающий экранировку линии. Посредине клавиатуры зажглась зеленая
лампочка, и в трубке тоненько, чуть прерывисто засвистело - значит,
разговор пошел через шифратор, и подслушивание исключено.
Повезло. Подошел сразу Сережа Стачинский из группы "Аз".
- Это Трубецкой. Что у вас, Сережа? смотрелись?
- Так точно, Александр Львович, все правильно, никаких сомнений. Диверсия.
Так. Я на секунду прикрыл глаза. Ну, собственно, никто и не сомневался. И
все-таки прав Болсохоев - не укладывается в голове. Раздвоение личности:
уже семнадцать часов занимаюсь преступлением, а в глубине души до сих пор
не могу поверить, что это действительно преступление, а не несчастный
случай.
- Вы уверены? - все-таки вырвалось у меня. Стачинский помедлил.
- Господин полковник, ну не мучайте себя,- проговорил он мягко.- Сомнений
нет.
- Какая мина? Чья? Удалось установить? - я забросал его вопросами, и тон,
кажется, был немного резковатым - но мне очень не хотелось выглядеть
раскисшим.
- Фрагменты, конечно, в ужасном состоянии,- ответил Стачинский.- Мы
перевезем их в Петербург и все осмотрим еще раз в лаборатории. Но
предварительное заключение такое: мина-самоделка, кустарного производства.
Патрон с жидким кислородом плюс кислотный взрыватель плюс магнит плюс
обтекатель. Все гениальное просто. Такой пакостью нас всех можно извести,
ежели поставить это дело на поток. Нашлепнута была под левым параболоидом
тяги - параболоид сбрило в долю секунды, гравилет сразу закрутило вдоль
продольной оси... в общем, вот так.
- Понятно,- сказал я. Голос чуть сел, я кашлянул осторожно.
- Что? - не понял Стачинский.
- Ничего, Сережа, это я кашляю. Горло перехватило от таких новостей. Когда
вы в Петербург намерены двигаться?
- Часа через три. Я только что закончил осмотр. Сейчас начинаем паковаться
- уложимся и вылетаем сразу.
- Вы уж там... Осмотрите корабль перед вылетом.
- Тьфу-тьфу-тьфу. Правда, собственной тени пугаться начнешь. Адово
душегубство какое-то.
- Еще вопрос, Сереженька. Сколько времени нужно, чтобы укрепить такой
гостинец на обшивке?
Стачинский хмыкнул.
- Две с половиной секунды. Секунда, чтобы запустить руку за пазуху или в
висящую на плече сумку, секунда, чтобы вынуть, и полсекунды, чтобы,
поднявшись на цыпочки, сделать "шлеп!".
- Понял,- опять сказал я.
- Понял,- опять сказал я.- Ладно... Как там погода?
- Спасибо, что хоть не льет. А у вас?
- А у нас - льет с нас,- ответил я.- Ну, счастливо. Если в лаборатории
что-то выяснится дополнительно - звони. Я пока обратно не собираюсь.
Повесил трубку и поднял глаза на смирно ждущего Болсохоева - тот жмурился,
подставляя лицо вентилятору; волосы его, черные и жесткие, ершились и
танцевали в потоке воздуха.
- Ну вот,- сказал я.- Взрывное устройство, которое мог бы собрать и
ребенок. Хорошо, что у нас так редки дети с подобными наклонностями.
Кислородный патрон и кислотная капсула.
Болсохоев открыл глаза и опять удрученно покивал. Потом вдруг встрепенулся,
чуть косолапя - видно, ногу отсидел - подбежал к телефону и сдернул трубку.
Я отодвинулся, чтобы не мешать. Болсохоев набрал какой-то короткий номер и,
дождавшись, когда там поднимут трубку, темпераментно заговорил по-казахски.
Я отодвинулся еще дальше; тут уж я, черт бы меня побрал, не мог сказать
даже "дидад гмадлобт". Отвратительное ощущение - безъязыкость; сразу
чувствуешь себя посторонним и ничтожным. Болсохоев делал виноватые глаза,
а, улучив момент, прикрыл микрофон рукою и шепотом сказал:
- Извините, Александр Львович. Сегодняшний дежурный по складу не понимает
по-русски.
- Оставьте, Яхонт Алдабергенович. Это не он не понимает по-русски, а я не
понимаю по-казахски. К сожалению. Я к вам прилетел.
Болсохоев чуть улыбнулся, уже слушая, что ему говорят оттуда. Потом что-то
сказал, кивнув, и повесил трубку. Помолчал. Некоторое время мы молча
смотрели друг на друга.
- Не далее как позавчера Кисленко получал на складе жидкий кислород.
Восемнадцать патронов. На вчерашний день планировался длительный
сверхвысотный полет экологического зонда "Озон", это для него.
- Надо проследить судьбу каждого патрона,- сказал я.- Не мог ли кто
кроме...
- Проследим,- ответил Болсохоев. Помедлил.- Да он это, он, Александр
Львович.
- И выяснить, кто дал Кисленко приказ на получение кислорода и когда,- я
снова потер лоб.- Ох, вижу, что он... Давайте свидетелей Яхонт
Алдабергенович. И первым - того, кто видел, что Кисленко "как бы не в
себе".
Наладчик Асланов показал, что позавчера, то есть в день накануне
катастрофы, он встретил Кисленко у проходной. Видимо, тот возвращался из
дома после обеда. Он стоял у внутреннего выхода, уже на территории
аэродрома, и разглядывал собственный пропуск, очевидно, только что
предъявленный охраннику. Асланов пошутил еще - дескать, себя на фотографии
узнавать перестал, стареешь - толстеешь? Кисленко поднял на него глаза, и
они были какие-то странные, погасшие и тупо-недоуменные, словно техник и
Асланова, старого своего приятеля и неизменного партнера по домино и
нардам, не узнал, вернее, не сразу узнал, а с трудом вспомнил. Асланова
поразило лицо Кисленко - оно было усталым и то ли ожесточенным, то ли
горестным. "Я было подумал, у него по меньшей мере жена при смерти",-
сказал Асланов. Впрочем, это выражение мгновенно пропало, Кисленко овладел
собой. Он как-то невнятно отшутился - Асланов даже не запомнил, как именно
- но произнес непонятную, запомнившуюся фразу: "С ума все посходили, что
ли..." Асланов, слегка обидевшись, попросил уточнить, но Кисленко, видимо,
уже окончательно очнувшись, засмеялся, хлопнул его по плечу и сказал: "Это
я о своем". Потом пошел к ангарам. Отзыв о Кисленко в целом - самый
положительный: отличный товарищ, прекрасный работник, настоящий коммунист.