Ты понимаешь?
- Кажется.
Крис задумалась, рассеянно теребя прядь волос.
- Нет, не совсем. Не хочу, чтобы жизнь была такой, как вэтихкнигах.
Так переживать - это жутко!
- Не более жутко, чем наше положение.
- Но ведь мы не страдаем так... ну, как у Достоевского.
- Может быть, потому что мы проще, примитивней, железобетонней,чему
Достоевского? Или цельней?
- Не знаю... Все это так сложно и трудно. Ябынемоглатак.Читая
Достоевского, я радуюсь, что это не со мной. Я эгоистка?
- Нет, пожалуй, здесь не то.
- А что же?
- Я и сам себя спрашиваю: что же? Я вот почти уверен, чтопредводитель
наших пиратов читал больших писателей. А онподлециубийца.Ионне
человек, потому что он не видит себя в других.
- Может, он отнесся к литературе как к вымыслу?
- Возможно, что для многих это спасительная мысль.Чтонелитература
следует за жизнью, а жизнь за литературой. Так проще и уютней.Надолишь
запретить, уничтожить, сжечь вредные книги, и жизнь тотчас станет простой,
ясной...
- И бесчеловечной.
- Ибесчеловечной.Нопервопричинаневэтом,авобщемстрое
воспитания. В том, какая связь объединяет людей. Вклассовыхотношениях,
это основа.
- Классовые отношения? Это я понимаю плохо.Естьхорошиелюди,есть
плохие. Дураки и умные. Люди с совестьюибез.Богатыеибедные?Чем
богатые - сердцем, умом, деньгами? Это важно.
- Конечно, важно. Но пока есть хозяева, естьрабы,верно?Покаодин
может приказать другому: "Думай так, анеиначе,поступайтак,какя
хочу", - рабская психология неистребима, так?
- Я не люблю догм, а у вас все разложено пополочкам:этоправильно,
это неправильно, это хозяин, это раб, это уничтожить, а то пусть живет...
- Крис, я забыл, что в ваших колледжах проходят курс "коммунизма".
- Как ты можешь думать, что яверювсякимглупостям!-ГлазаКрис
яростно сверкнули. - Это я сама так считаю! Один человек не равен другому,
нет этого в жизни, нет, и полочек тоже нет, и хватит об этом, весь мирна
этом помешался! Слышать не хочу!
"Да, - подумал Полынов, - самое трудное, чтобы тебя понимали правильно.
Когда человек слышит только самого себя, тут и появляются полочки, ящички,
этикетки. Как в аптеке: здесь яд, здесь лекарство... Нет, в аптекезнают,
что всякое лекарство - это яд и яд - лекарство, все зависит от того,как,
чем и в каких дозах пользоваться. А вот он сказал очевидную вещь,истину,
и в ответ возмущение, восстание души, столь созвучнойему,казалосьбы.
Плохой он психолог, все мы никудышные психологи, нам учиться и учиться,а
мы вместо этого торопимся учить.Потомучтонекогда,потомучтонадо
спешить, потому что другие учителя не ждут, - выходи на бой какой ты есть,
ничего другого не остается. И, сомневаясь всвоихсилах,борись,будто
сомнения тебе чужды, иначе все увидят твою слабость и тогда - конец".
- Ежик, спрячь иголки, - просительно сказал Полынов.
Крис фыркнула, улыбнулась, опять фыркнула и теперь уже рассмеялась.
- Я говорила, что у меня скверный характер, -вееголосеслышалась
гордость. - Но я больше не будуежиком,будупай-девочкой.Расскажио
себе.
Она подперла подбородок кулачком.
"Не хочу ее воспитывать, - сказал себе Полынов. -Хочусмотреть,как
она жмурится и смеется, как она лежит, как молодо каждое ее движение,как
непосредственно и красиво все, что она делает. Ведь больше в жизни уменя
скорей всего ничего хорошего не будет. Вообще ничего не будет. Совсем".
Лежа на спине и закрыв глаза, Полынов стал вслух вспоминать.Онснова
видел злополучный марсианский песчаный прибой,егообжигалипламенеющие
ураганы Венеры, фантомы Меркурия опять плясали застекломвездехода,он
снова тонул в ужасном болоте ТерраКрочи.Онсамудивлялсятому,что
пережил, это казалось невероятным, он много раз должен был погибнуть и вот
же цел, как ни странно.
Он приоткрыл глаза, искоса взглянул наКрис.Онаслушала,какдети
слушают сказку, - приоткрыв рот, и трудно было поверить, чтонедавноона
спорила о вещах, от которых устолькихмудрецовболитголова.Полынов
почувствовал, как к нему возвращается уверенность.
Дни заключениятянулисьдолго,нопролетелионибыстро.Икогда
вошедшийохранник,нетратяслов,кивнулПолыновунадверь,обоим
показалось, что они ничего не успели сказать друг другу. Оба вздрогнули от
неожиданности, хотя ожидали этого каждую минуту.
Крис вскочила босиком, ткнулась лбом емувгрудь,порывистообняла,
неумело мазнула губами по щеке.
- Ты вернешься, - глухо сказала она. - Вернешься.
Полынов притянул ее за плечи.
- Хорошо.
Охранник цинично захохотал.
Полынов шел, подняв голову, по коридору, пустому, как и салон,который
они миновали. Там больше не гремела музыка, тени танцующих не скользилив
зеркалах. Там, среди небрежно сдвинутых стульев,поселилосьмолчание.С
прилавка бара исчезли бутылки; полки - как вымело, лишь яркая этикеткаот
ликера подрагивала наголойдоскевтокевоздуха,словнопытающаяся
взлететь бабочка. Чавкающий звук магнитныхприсосокзамиралприкаждом
шаге встревоженным шепотом.
- Налево, - даже охранник командовал вполголоса.
Полынов свернул к рубке. Из нее вышел какой-то человек.
- Бергер! - Полынов узнал пилота.
Тот споткнулся. Полынов видел, как покраснела его шея.
- Бергер!
- Но-но, не велено, - лениво сказал охранник, но Полынов уже поравнялся
с Бергером.
Пилот отвел взгляд и торопливо зашептал:
- Тактикатребует...Соглашайтесь,соглашайтесь...Онинастроены
решительно, но объективно... Мы должны держаться вместе.
Он ускорил шаг, втянувголовувплечи.Этобылотакнепохожена
прямолинейного швейцарца, что Полынов приостановился.
Толчок в спину заставил его очнуться.
Как и тогда, на двери рубки горела рубиновая надпись: "Посторонним вход
воспрещен".