Все спящие были худы, как
умершие, тесное место меж кожей и костями у каждого было занято
жилами, и по толщине жил было видно, как много крови они должны
пропускать во время напряжения труда. Ситец рубахсточностью
передавалмедленнуюосвежающуюработусердца-- оно билось
вблизи, во тьме опустошенноготелакаждогоуснувшего.Вощев
всмотрелсявлицоближнегоспящего--невыражает ли оно
безответного счастья удовлетворенного человека. Но спящий лежал
замертво, глубоко и печально скрылись его глаза,иохладевшие
ногибеспомощновытянулисьвстарыхрабочихштанах. Кроме
дыханья, в бараке не было звука,никтоневиделсновине
разговаривал с воспоминаниями,-- каждый существовал без всякого
излишкажизни,и во время сна оставалось живым только сердце,
берегущее человека. Вощев почувствовал холодусталостиилег
длятепласредидвухтелспящихмастеровых.Онуснул,
незнакомый этим людям, закрывшим свои глаза, идовольный,что
околонихночует, и так спал, не чувствуя истины, до светлого
утра.
x x x
УтромВощевуударилкакой-тоинстинктвголову,он
проснулся и слушал чужие слова, не открывая глаз.
-- Он слаб!
-- Он несознательный.
-- Ничего: капитализм из нашей породы делал дураков, и этот
тоже остаток мрака.
-- Лишь бы он по сословию подходил: тогда -- годится.
-- Видя по его телу, класс его бедный.
Вощеввсомненииоткрылглаза на свет наступившего дня.
Вчерашние спящие живыми стояли над ним и наблюдали его немощное
положение.
-- Ты зачем здесь ходишь и существуешь?-- спросилодин,у
которого от измождения слабо росла борода.
--Яздесьнесуществую,-- произнес Вощев, стыдясь, что
много людей чувствуютсейчасегоодного.--Ятолькодумаю
здесь.
-- А ради чего же ты думаешь, себя мучаешь?
--Уменябез истины тело слабнет, я трудом кормиться не
могу, я задумывался на производстве, и меня сократили...
ВсемастеровыемолчалипротивВощева:ихлицабыли
равнодушныи скучны, редкая, заранее утомленная мысль освещала
их терпеливые глаза.
-- Что же твоя истина!-- сказал тот, кто говорилпрежде.--
Тыжене работаешь, ты не переживаешь вещества существования,
откуда же ты вспомнишь мысль!
-- А зачем тебе истина?-- спросил другой человек, разомкнув
спекшиеся от безмолвияуста.--Тольковумеутебябудет
хорошо, а снаружи гадко.
-- Вы уж, наверное, все знаете?-- с робостью слабой надежды
спросил их Вощев.
--Акакже иначе? Мы же всем организациям существование
даем!-- ответил низкий человек из своего высохшегорта,около
которого от измождения слабо росла борода.
Вэто время отворился дверной вход, и Вощев увидел ночного
косаря с артельнымчайником:кипятокужепоспелнаплите,
котораятопиласьна дворе барака; время пробуждения миновало,
наступила пора питаться для дневного труда.
Вэто время отворился дверной вход, и Вощев увидел ночного
косаря с артельнымчайником:кипятокужепоспелнаплите,
котораятопиласьна дворе барака; время пробуждения миновало,
наступила пора питаться для дневного труда...
Сельские часы висели на деревянной стенеитерпеливошли
силойтяжестимертвого груза; розовый цветок был изображен на
облике механизма,чтобыутешатьвсякого,ктовидитвремя.
Мастеровыесели в ряд по длине стола, косарь, ведавший женским
делом в бараке, нарезал хлеб и дал каждому человеку ломоть, а в
прибавок еще по куску вчерашней холоднойговядины.Мастеровые
началисерьезноесть, принимая в себя пищу как должное, но не
наслаждаясьею.Хотяониивладелисмысломжизни,что
равносильно вечному счастью, однако их лица были угрюмы и худы,
авместопокоя жизни они имели измождение. Вощев со скупостью
надежды, со страхом утраты наблюдал этихгрустносуществующих
людей,способныхбез торжества хранить внутри себя истину; он
уже был доволен итем,чтоистиназаключаласьнасветев
ближнемкнему теле человека, который сейчас только говорил с
ним, значит, достаточно лишь быть околотогочеловека,чтобы
стать терпеливым к жизни и трудоспособным.
-- Иди с нами кушать!-- позвали Вощева евшие люди.
Вощеввстали,ещенеимеяполнойверывобщую
необходимость мира, пошел есть, стесняясь и тоскуя.
-- Что же ты такой скудный?-- спросили у него.
-- Так,-- ответил Вощев.-- Я теперь тоже хочу работатьнад
веществом существования.
Завремясомнениявправильностижизнионредкоел
спокойно, всегда чувствуя свою томящую душу.
Но теперь он поел хладнокровно, и наиболееактивныйсреди
мастеровых,товарищСафронов, сообщил ему после питания, что,
пожалуй, и Вощев теперь годится в труд, потому чтолюдинынче
сталидороги, наравне с материалом; вот уже который день ходит
профуполномоченный поокрестностямгородаипустымместам,
чтобывстретитьбесхозяйственных бедняков и образовать из них
постоянных тружеников, но редко когоприводит--весьнарод
занят жизнью и трудом.
Вощев уже наелся и встал среди сидящих.
-- Чего ты поднялся?-- спросил его Сафронов.
-- Сидя у меня мысль еще хуже развивается. Я лучше постою.
--Ну,стой.Ты,наверно,интеллигенция -- той лишь бы
посидеть да подумать.
-- Пока я был бессознательным, я жил ручнымтрудом,ауж
потом -- не увидел значения жизни и ослаб.
Кбараку подошла музыка и заиграла особые жизненные звуки,
в которых не былоникакоймысли,нозатоимелосьликующее
предчувствие,приводившеетело Вощева в дребезжащее состояние
радости.Тревожныезвукивнезапноймузыкидаваличувство
совести, они предлагали беречь время жизни, пройти даль надежды
доконцаидостигнутьее,чтобынайтитам источник этого
волнующегопенияинезаплакатьпередсмертьюоттоски
тщетности.