Солнце ярко светило мне в
лицо,аза шлагбаумом, что был прямо передо мною, я увидел высокие башни
большогогорода.Возницагорько сетовал, что о большой камень, лежавший
посредидороги,разбилось не только дышло, но и заднее колесо кареты, и,
казалось,весьмамало,атоивовсенепечалился обо мне. Я, как и
подобаетмудрецу, сдержал свой гнев и лишь с кротостью крикнул парню, что
он,проклятыйбездельник, мог бы взять в толк, что Птоломей Филадельфус,
прославленнейший ученый своего времени, сидит на задн…, и оставить дышло
дышлом,аколесоколесом. Тебе, любезный Руфин, известно, какой властью
надчеловеческимисердцамияобладаю.Ивот возница во мгновение ока
пересталсетовать и с помощью шоссейного сборщика, перед домиком которого
стрясласьбеда,поставилменяна ноги. По счастью, я нигде особенно не
зашибсяибылвсилах тихонечко побрести дальше, меж тем как возница с
трудомтащилзамной поломанную карету. Неподалеку от ворот завиденного
мноювсинеющейдалигородамнеповстречалосьмножество людей столь
диковинногообличьяивстольстранных одеждах, что я принялся тереть
глаза,дабыудостовериться,впрямьлиябодрствую,или, быть может,
сумбурныйдразнящийсонперенесменя в неведомую сказочную страну. Эти
люди,коихя по праву мог считать жителями города, из ворот которого они
выходили,носилидлинные,широченныештаны,наманеряпонских,из
драгоценнейших тканей — бархата, Манчестера, тонкого сукна, а то и холста,
пестрорасшитогогалунами,красивымилентами и шнурками, и куцые, едва
прикрывающиеживотдетскиекурточки,побольшейчасти светлых тонов;
тольконемногие были в черном. Нечесаные волосы в естественном беспорядке
спадали на плечи и спину, а на голове у каждого была нахлобучена маленькая
странноговида шапочка. У иных шеи были совершенно открыты, как у турок и
нынешнихгреков,другие,напротив,носиливокруг шеи и на груди куски
белогополотна,довольносхожиес теми воротниками, что тебе, любезный
Руфин,доводилосьвидетьна портретах наших предков. Несмотря на то что
всеэти люди казались весьма молодыми, голоса у них были низкие и грубые,
движенияотличались неловкостью; у некоторых под самым носом лежала узкая
тень,словно бы от усов. У иных сзади из курточек торчали длинные трубки,
накоторыхболталисьбольшиешелковыекисти.Другие же повытаскивали
трубкиизкармановиприладилик ним снизу маленькие, средние, а то и
весьмабольшиедиковиннойформы головки и с немалой ловкостью, поддувая
сверху в тоненькую, все более сужающуюся на конце трубку, пускали искусные
клубыдыма. Некоторые держали в руках широкие сверкающие мечи, словно шли
навстречунеприятелю;уиныхбылипристегнутыпряжкамикспине или
навешаны по бокам маленькие кожаные и жестяные коробочки.
Вообрази себе,любезный Руфин, как я, стремясь обогатить свои познания
прилежным наблюдением всякогоновогодляменяфеномена,остановился и
вперил взор свой вэтих странных людей.Тут они окружили меня,крича во
все горло:«Филистер,филистер!» —и разразились ужаснейшим смехом. Это
меняраздосадовало.Ибо,дражайший Руфин,может либыть длявеликого
ученого что-либо обиднее, чем сопричисление к народу, который за несколько
тысяч лет перед тем был побит ослиной челюстью?Явзял себя вруки ис
присущиммнедостоинствомгромкообъявилсобравшемусявокругменя
странному люду,чтоя,следуетнадеяться,нахожусьвцивилизованном
государстве ипотомуобращусь вполициюивсуд,дабыотплатить за
нанесенную мне обиду.
Тут все они подняли рев; к тому же и те, что доселе
еще недымили,повытаскивали из карманов назначенные для того машины,и
все принялись пускать мне в лицо густые клубы дыма,который, как я только
теперь приметил,вонял совсем невыносимо и оглушал мои чувства. Затем они
изрекли надо мной своего рода проклятие,столь мерзкое,что я,любезный
Руфин,не хочу его тебе повторять.Я и сам вспоминаю о нем с невыразимым
ужасом.Наконец они покинули меня с громким оскорбительным смехом,и мне
почудилось,будто в воздухе замирает слово:«Арапник!» Возница мой,все
слышавший и видевший, сказал, ломая руки:
— Ах,дорогой господин,коли уж произошло то, что случилось, то, бога
ради,не входите вэтот город.Свами,как говорится,ни одна собака
знаться небудет,ивыбудете вбеспрестанной опасности подвергнуться
побо…
Яне дал честному малому договорить и с возможной поспешностью обратил
стопы своикближайшей деревне.Водинокой комнатушке единственного во
всейдеревеньке постоялого двора сижуипишу всеэтотебе,дражайший
Руфин!Насколько будетвозможно,ясоберу известия обэтомневедомом
варварском народе,населяющем здешний город. Мне уже порассказали кое-что
весьма странное оего нравах,обычаях,языке ипрочем,и я в точности
сообщу тебе обо всем… и т. д. и т. д.».
О мой любезный читатель, ты уже приметил, что можно быть великим ученым
и не знать обыкновеннейших явлений и по поводу всему свету известных вещей
предаваться диковинным мечтаниям. Птоломей Филадельфус упражнялся в науках
идаже не знал о студентах, описывая своему другу происшествие, которое в
головеегопревратилосьвредкостное приключение, он даже не знал, что
находится в деревне Хох-Якобсхейм, расположенной, как известно, неподалеку
отпрославленного Керепесского университета. Добряк Птоломей перепугался,
повстречавшись со студентами, которые радостно и беспечально прогуливались
длясобственного удовольствия за городом. Какой бы страх обуял его, когда
быончасомраньшеприбылвКерепесислучайпривел бы его к дому
профессораестественныхнаукМошаТерпина.Сотни студентов, хлынув из
дома,окружилибыего,шумнодиспутируя, и от этого волнения, от этой
суеты его ум смутили бы еще более диковинные мечтания.
Лекции Моша Терпина посещались в Керепесе чаще всего. Он был, как о том
уже сказано, профессором естественных наук: он объяснял, отчего происходят
дождь,гром,молния,отчего солнце светит днем,амесяц ночью,как и
отчего растет траваипрочее,датак,чтовсякое дитямогло быэто
уразуметь. Он заключил всю природу в маленький изящный компендиум, так что
всегда мог судобством ею пользоваться ина всякий вопрос извлечь ответ,
какизвыдвижного ящика.Начало его славе положило удачно выведенное им
после многочисленных физических опытов заключение,что темнота происходит
преимущественно от недостатка света.Это открытие, равно как и его умение
снемалой ловкостью обращать помянутые физические опыты вочаровательные
кунштюкиипоказыватьвесьмазанимательныефокусы,доставилоему
неимоверное множество слушателей. Дозволь мне, благосклонный читатель, ибо
тызнаешьстудентовмноголучше,чемпрославленныйученыйПтоломей
Филадельфус,и тебе незнакома его сумасбродная боязливость, свести тебя в
Керепес кдомупрофессора Моша Терпина какразвтовремя,когда он
окончиллекцию.Одинизвышедшихстудентовтотчасжепленяеттвое
внимание.Ты видишь стройного юношу лет двадцати трех или четырех; темные
сверкающие глазаегокрасноречиво говорят оживомиясном уме.Почти
дерзким можно было быназвать еговзгляд,если бымечтательная грусть,
разлитая на бледном лице,не застилала,словно дымкой,жгучих лучей его
глаз.