– «Страшилки» не для слабонервных, – буркнул Хорхе из‑под стола.
– Я никогда их не любил, – заявил Фалькон.
– Я тоже, – подхватил Хорхе. – Не переношу этой… этой…
– Чего? – спросил Фалькон, удивляясь своему неожиданному интересу.
– Не знаю… зловещей обыденности, что ли.
– Нас всех нужно время от времени пугать, чтобы мы не закисли, – сказал Фалькон, опуская взгляд на свой красный галстук, на который со лба скатилось несколько капель пота.
Раздался глухой удар – это Хорхе треснулся головой о столешницу.
–
он сами как он учил действовать всех, причастных к расследованию убийства. Спокойно. Рассудительно. Хладнокровно. «Работа следователя, – услышал он собственный голос в аудитории академии, – требует отключения эмоций».
Так чем же пронял его Рауль Хименес? Почему он взмок как мышь в это холодное ясное апрельское утро? Фалькон знал, как его за глаза называют в Главном полицейском управлении на улице Бласа Инфанте. El Legarto.Ящерица. Он льстил себя мыслью, что заслужил это прозвище своей невозмутимостью, непроницаемостью черт, манерой пристально смотреть на собеседника. Но Инес, с которой он недавно развелся, рассеяла его заблуждение. «Ты холодный, Хавьер Фалькон. Холодная рыба. У тебя нет сердца». Но что же тогда так сильно бухает у меня в груди? Он ткнул себя в лацкан большим пальцем и, очнувшись, обнаружил, что стоит со стиснутыми зубами, а Фелипе таращится на него снизу, как рыба‑телескоп.
– Я нашел волос, старший инспектор, – сказал он. – Тридцать сантиметров.
– Какого цвета?
– Черный.
Фалькон подошел к письменному столу и посмотрел на фотографию семьи Хименес. Консуэло Хименес стояла в длинной до пола шубе, ее белокурые волосы были взбиты в некое подобие воздушного торта. Трое ее сыновей деланно улыбались в камеру.
– Кладите в пакет, – сказал Фалькон и попросил позвать судмедэксперта.
Рауль Хименес со своим лошадиным оскалом и обвисшими щеками смотрелся папашей собственной жены и дедом мальчишек. Поздний брак. Деньги. Связи. Фалькон еще раз взглянул на ослепительно улыбавшуюся Консуэло Хименес.
– Отличный ковер, – произнес Фелипе. – Шелковый. Тысяча нитей на сантиметр. Ворс такой плотный, что внутрь даже пылинки не просачиваются.
– Как по‑вашему, сколько весит Рауль Хименес? – спросил Фалькон судмедэксперта.
– Теперь килограммов семьдесят пять–восемьдесят, но, судя по провислостям кожи на груди и животе, прежде в нем было под сто.
– А как у него с сердцем?
– Его врач наверняка знает точно, если жена не в курсе.
– Как по‑вашему, женщина могла поднять его с низкого глубокого кожаного кресла и пересадить на кресло с высокой спинкой?
– Женщина? – удивился судмедэксперт. – Вы думаете, все это проделала над ним женщина?
– Я спрашивал вас о другом, доктор.
Судмедэксперт напрягся: Фалькон второй раз заставил его почувствовать себя идиотом.
– Я видел, как медсестры поднимали мужчин и потяжелее. Живых, конечно, что легче… но ничего невозможного в этом нет.
Фалькон отвернулся, показывая судмедэксперту, что он пока свободен.
– О медсестрах вы, старший инспектор, лучше спросите у Хорхе, – произнес Фелипе, высоко подняв зад и уткнувшись носом в ковер, словно обнюхивая его.
– Заткнись, – буркнул Хорхе, которому это уже осточертело.
– Насколько я понимаю, в таком деле прежде всего работают бедра, – продолжал Фелипе, – а попа служит противовесом.
– Это чистая теория, старший инспектор, – сказал Хорхе. – Он никогда не применял ее на практике.
– А ты почем знаешь? – откликнулся Фелипе и, встав с колен, обхватил воображаемые ягодицы и сделал несколько быстрых движений тазом вперед‑назад. – У меня тоже была молодость.
– Не молодость, а убожество, – заметил Хорхе. – Девчонки тогда были зажаты, как устрицы в раковине, разве не так?
–
– В твоих фантазиях, – перебил Хорхе.
– Да, и очень даже красочных фантазиях, – парировал Фелипе.
Приятели рассмеялись. Эти два копошащихся у его ног кретина, в чьих мозгах футбол боролся за первенство с бабами, вдруг показались Фалькону свиньями, роющими землю в поисках желудей. Он брезгливо поморщился и переключил внимание на фотографии, висевшие на стене. Хорхе мотнул головой в сторону Фалькона и беззвучно, одними губами, произнес: