- Куда это он грядет? - насмешливо перебил Володька.
Теперь на скамью подсудимых сел он, но и бровью не повел.
- Интересуюсь, куда? - продолжал он, обращаясь к замолчавшему Благово.
Тот наконец нашел ответ.
- На авансцену истории.
- А не на свалку?
- Ну, знаете... - протянул Благово и демонстративно развел руками.
Все сразу вскочили и закричали, перебивая друг друга, как на уличном митинге.
И сквозь шум мне показалось, что я слышу спор Благово с Володькой.
- Так думать могут только пораженцы!
- А кому нужна победа в этой войне?
- Хотя бы армии - кому!
- Солдатам?
- Ну, и солдатам.
- Солдаты - это народ, а народу нужна победа не в такой войне.
- А в какой?
- В гражданской, - сказал Володька и, оглянувшись на меня, прибавил: Пошли. Нечего нам здесь делать.
Мы встали, провожаемые всеобщим свистом. Мимо нас, демонстративно заткнув уши, пробежала Зиночка. Мы вышли за нею.
Воскрешенное воскресенье. Трудно даже выговорить такое.
А между тем оно повторилось, или почти повторилось, как в подобии треугольников, когда углы равны, а треугольники-то, в общем, разные.
Все было как и тогда - те же встречи, те же споры, и гнев мой тот же, и та же беспомощность мысли. Только тогда я был один, никто не поддержал меня на кадетском сборище, я был осмеян и освистан. И ушел без всякого шума - выгнать не выгнали, но и остаться не попросили.
4
А река времени, возвращенная назад, опять набирала скорость.
По закону подобия я догнал Зиночку у ближайшего подъезда на улице.
- Куда вы, Зиночка? Я провожу вас.
- Нет-нет, не провожайте!
- Но почему?
Она ускорила шаг. Я снова нагнал ее:
- Зиночка...
- Я, право, не виновата, но не надо, не провожайте. Позже я вам объясню.
- Когда позже?
Она оглянулась. Никого, кроме Володьки, сзади не было.
- Сегодня у всенощной, - сказала она и прошла вперед.
Володька тут же подошел ко мне.
- Твоя? - спросил он.
- Она похожа на Катю Ефимову, - почему-то сказал я.
- А кто это?
- Катя? - удивился я. - Это необыкновенная... не девчонка, нет - она совсем взрослая. И она замуж выходит.
Я сказал о Кате Ефимовой совсем не то, что хотел.
- А тебе-то не все равно? - спросил Володька.
Я не ответил, потому что увидел Сашка. Он сидел за зеркальным стеклом пивной Шаргородского, у самого окна, и делал мне знаки.
- Иди за мной, - сказал я Володьке.
Мы вошли. Сашко подвинул к столу два свободных стула и произнес:
- На пирожные не рассчитывай. Наличность кончилась, а эти последние. Он выразительно показал на пару пирамидальных пивных бутылок, окруженных блюдечками с воблой и моченым горохом.
Я не обиделся. На Сашка бессмысленно было сердиться - он не считался с чужими обидами.
- Зачем звал? - спросил я.
- А ты занят?
- Нет.
- Гулял?
- У Колосова был. А нас выгнали. Из кадетов выгнали, - пояснил я.
- Каких кадетов?
- Ну, партия. Не знаешь, что ли?
- А ты при чем?
- Для комитета работал. Листовки носил. Ну, а потом надоело, - я умолчал о встрече с Егором, - да и партия мне не нравится.
- Правильно, - засмеялся Сашко, - дрянная партия. Монархисты на английский манер. Все для крупных фабрикантов. А в земельном вопросе наездники. Верхом на мужичке.
- Вы эсер? - вдруг спросил Володька.
- Был, - сказал Сашко. - А ты почему догадался?
- О рабочих забыли.
- Наверно, отец эсдек?
Володька молча подавил улыбку.
- Бросьте, ребята, политику. Мой совет: бросьте. Я и то бросил. Женюсь, слышал?
Я кивнул.
- Потому и позвал. Мне мальчик нужен.
- Какой мальчик? - не понял я.
- Который впереди с иконкой идет. Шафера у нас есть, а мальчика нет. Согласен?
Смущенный неожиданной перспективой показаться во всем параде во главе свадебной процессии - как это Сашко не понимал, что я уже слишком вырос для таких представлений, - я спросил:
- Когда?
- Завтра у Благовещенья. За Катей в карете заедем. В закрытой - чтоб не глазели.
- А разве эсеры верующие? - спросил Володька.
Но Сашко не удостоил его ответом.
- Без венчанья отец ни копейки не даст, а у него, между прочим, собственный дом в Сокольниках. Шутка, а? - хохотнул он и вдруг совсем другим тоном, резко-резко, мне даже показалось, что с затаенной тревогой, спросил, как выстрелил: - А ты Егора давно не видел?
Я даже не удивился, я испугался. Откуда ему известно, что я знаю механика? Ведь он никогда не видел нас вместе. И почему он спросил меня об этом? В знакомом, казалось, до мелочей облике Сашка вдруг проступили таинственные белые пятна. Рассказывать о своих встречах с Егором мне не захотелось, и я спросил, чтобы оттянуть ответ:
- Какого Егора?
- Не притворяйся - "какого"! Из котельной.
- Давно. А что?
- Он в Москве или уехал куда?
- Не знаю.
- Мой соперник, - принужденно засмеялся Сашко. - Тайно в Катю влюблен большевистский Демосфен. Хорошо бы угнали его куда-нибудь.
Я опять промолчал, хотя отлично знал, что Егора в этот момент уже в Москве не было. Но у меня были свои причины молчать.
- Завтра в половине девятого, ладно? У магазина, - сказал Сашко.
Я выдавил из себя улыбку, но даже на улице постарался пройти мимо окна, не оглядываясь. Тут меня Володька и спросил о Егоре.
- О ком это вы говорили?
- Так один...
- А кто он?
- Ты же слышал.
- Большевик?
Меня передернуло: еще допрос!
- А я знаю?
- Он-то знает, - усмехнулся Володька, подразумевая Сашка. - Что-то есть у тебя с этим Егором. Крутишься ты, я смотрю.
Меня действительно скручивала нечистая совесть. Сегодня я должен был отвезти Кате письмо Егора. Я твердо обещал ему это. Вчера вечером у меня и мысли не возникало, что я могу его обмануть.
И вот - обманул.
Письмо свое Егор не завернул и не заклеил. Он просто сложил его четвертушкой и сунул мне в руку, никак не оберегая его тайны.
А тайны там были. И не одна. Я читал и перечитывал это письмо, ничего не понимая, словно оно было написано шифром. И так долго читал его, что, проснувшись утром, вспомнил весь текст, не притрагиваясь к бумажке.
"Не считай меня клеветником, - писал Егор, - ты знаешь, на такое я не способен. Но скрыть от тебя то, что узнал, не могу. Тем более сейчас, накануне твоей свадьбы. Помнишь, я рассказывал, как провалился побег Глеба и Муси. Мы так и не дознались, кого благодарить, только кличку и узнали: Чубук. А потом группу разделили - Кравцова и Мельника перевели в Морозовскую, а Томашевичу сократили срок. Тогда он под другой фамилией жил. В Морозовской дядя Вася разведал, что Чубук - это Выспянский, с ним был связан провал Лабзина в Москве, но оказалось, что и Выспянский кличка. А вот недавно выяснилось, что из охранки в Гнездниковском дело Лабзина исчезло, а вместе с ним еще два дела, связанных с тем же Выспянским. Ты знаешь, кто возился в архиве? Веревкин исключается: он всего первокурсник, тогда был мальчишкой. Остается Томашевич. Обязательно повидай дядю Васю, он только что вернулся из Питера, виделся с Лабзиным и знает теперь много больше. И ты должна все это узнать до того, как пойдешь в церковь. Говорил ведь тебе: не верь эсеру!"
С вечера я вложил эту записку в томик рассказов Чехова, который читал всю ночь. Утром вспомнил текст, но не побеспокоился о письме, а после отъезда отца вдруг обнаружил, что книжка исчезла. Оказалось, что отец взял ее с собой в дорогу. Письма Егора я теперь доставить не мог.
Все это я рассказал Володьке.
- Нехорошо, - сказал он.
Я вздохнул.
- Обманул, значит?
У меня и без того сосало под ложечкой, я молчал.
- Знаешь, как это называется?
- А что поделаешь, - возразил я, оправдываясь. - Теперь уж ничего не поделаешь. Да и стоит ли? Егор влюблен в Катю, а она любит Сашка. Зачем им мешать? Может быть, Сашку все рассказать?
- А кто это Томашевич?
- Сашко и есть.