– Откуда вы отправили письмо?
– Отсюда. Из города.
– Точнее.
– Ну, сунул в какой‑то ящик.
– Точнее. Где он находится?
– А я почем знаю?
– Значит, вы не знаете, где вы опустили письмо?
– Сказал ведь, что в городе, а где точно, я не помню.
– Значит, не помните?
– Смешно было бы запоминать такие глупости. В городе полно почтовых ящиков, верно ведь?
Иенсен не ответил.
– Верно ведь? – переспросил гитарист, повышая голос.
– Верно, верно.
– Вот видите.
– Но зато вы, конечно, помните, в какой части города это произошло?
Иенсен рассеянно поглядел в окно. Гитарист пытался поймать его взгляд, но успеха не имел и потому, чуть наклонив голову, ответил:
– Представьте себе, что не помню. А разве это имеет какое‑нибудь значение?
– Где живут ваши родители?
– В восточной части города.
– Может быть, и письмо вы опустили неподалеку от их дома?
– Не знаю, слышите! Не все ли равно, где я его опустил?
– А может быть, в южной части?
– Да, черт возьми. То есть нет, не знаю.
– Где вы опустили письмо?
– Не знаю, черт подери, не знаю! – истерически выкрикнул гитарист и, внезапно оборвав крик, с шумом вздохнул. Потом после небольшой паузы сказал: – Я в тот вечер гонял по всему городу.
– Один?
– Да.
– И вы не помните, где вы опустили письмо?
– Не пом‑ню. Сколько раз надо повторять, что я не помню?
Он встал и принялся расхаживать по комнате мелкими, торопливыми шажками.
– Не помните, значит?
– Нет.
– Итак, вы не знаете, в какой ящик вы опустили письмо.
– Не‑ет! – закричал он, больше не владея собой.
– Одевайтесь и следуйте за мной, – приказал Иенсен.
– Это куда еще?
– В полицию, в шестнадцатый участок.
– А вас не устроит, если я просто… просто запишу все это на бумаге? Завтра утром? У меня… у меня были другие планы на сегодняшний вечер.
– Нет.
– А если я откажусь следовать за вами?
– Не имеете права. Вы арестованы.
– Арестован? Да как вы смеете, черт вас подери! Они взяли иск обратно. Ясно вам? За что я, спрашивается, арестован?
– За дачу ложных показаний.
По дороге ни тот, ни другой не проронили ни слова. Арестант сидел на заднем сиденье, и Иенсен мог наблюдать за ним в зеркало, почти не поворачивая головы. Арестант заметно нервничал. Щурился под очками, моргал, а когда думал, что за ним не наблюдают, грыз ногти.
Иенсен заехал во двор и отогнал машину к дверям подвала. Потом вылез из машины и провел арестованного мимо регистрационного стола, мимо камер, где за блестящими решетчатыми дверями сидели пьяницы – одни плакали, другие поникли в тупом оцепенении. Иенсен распахнул последнюю дверь и очутился вместе со своим подопечным в ярко освещенной комнате. Потолок здесь был белый, стены и пол тоже, а посреди комнаты стояла скамейка из белого бакелита.
Арестант оглянулся вызывающе и в то же время растерянно и опустился на скамью. А Иенсен вышел и запер за собой дверь. У себя в кабинете он снял трубку, набрал три цифры и сказал:
– Срочно направьте следователя в камеру‑одиночку. Речь идет о ложных показаниях. Обвиняемый должен в этом сознаться,
Иенсен повесил трубку, достал из нагрудного кармана белую карточку, выложил ее на стол и тщательно нарисовал в левом верхнем углу маленькую пятиконечную звездочку.
Потом с не меньшим тщанием заполнил такими звездочками целую строку. Ниже последовала строка шестиконечных звезд, маленьких, одинакового размера. Доведя свой труд до конца, он подвел итог. В общей сложности он нарисовал одну тысячу двести сорок две звезды, из них шестьсот тридцать три пятиконечных и шестьсот девять шестиконечных. Изжога начала донимать Иенсена, к ней присоединились желудочные спазмы. Он развел щепотку соды и залпом выпил ее. Со двора доносились вопли и прочие шумы, там явно разыгрывалась баталия, но Иенсен даже не подумал выглянуть в окно.
Телефон зазвонил через четыре часа двадцать пять минут.
– Все ясно, – сказал следователь, – Конечно, он тут ни при чем, но пока я это из него выудил, столько пришлось попотеть…
– А протокол допроса?
– Уже подписан.
– Мотивы?
– Скорей всего деньги… Но в этом он до сих пор не сознался.
– Отпустите его.
– Передать дело в суд?
– Нет.
– Выжать из него, кто давал ему деньги?
– Нет.
– Теперь это будет нетрудно сделать.
– Нет, – повторил Иенсен. – не надо.
Иенсен положил трубку, разорвал испещренную звездами карточку и бросил обрывки в корзину для бумаг. Потом извлек список с девятью именами, перевернул страничку блокнота и написал: “№ 2. 42 года. Репортер. Разведенный. Ушел по собственному желанию”.
Потом Иенсен поехал домой и сразу лег, даже не поужинав.
Устал он страшно, и, хоть изжога отпустила, он все равно еще долго ворочался, прежде чем заснуть.
Итак, прошел пятый день, и прошел зря, без малейшей пользы.
– Он все выдумал.
– И признался?
– Да, только не сразу.
– Итак, вы утверждаете, что этот человек сознался в преступлении, которого не совершил? Вы уверены, что не ошиблись?
– Да.
– Вам известно, почему он так поступил?
– Нет.
– Не кажется ли вам, что в этом случае необходимо установить причину?
– Нет надобности.
– Может, оно и к лучшему… – Казалось, начальник полиции обращается к себе самому. – Иенсен!
– Слушаю.
– Положение у вас незавидное. Ведь требование найти преступника остается в силе, насколько мне известно. А в запасе всего два дня. Успеете?
– Не знаю.
– Если вам не удастся решить эту задачу до понедельника, я не ручаюсь за последствия. Мне даже самому трудно их представить. Стоит ли напоминать вам об этом?
– Нет.
– Ваша неудача может обернуться неудачей и для меня.
– Понимаю.
– После столь непредвиденного оборота важнее, чем когда бы то ни было, вести дальнейшее следствие в условиях строжайшей секретности.
– Понимаю.
– Я полагаюсь на вас. Желаю удачи.
Начальник позвонил почти в то же время, что и вчера, но на сей раз Иенсен уже был готов выйти из дому. За всю ночь он проспал от силы два часа, но тем не менее чувствовал себя бодрым и даже отдохнувшим. Вот только вода с медом не утолила его голод, под ложечкой сосало, и чем дальше – тем сильней.
– Пора съесть хоть какую‑нибудь настоящую стряпню. Завтра или самое позднее – послезавтра.
Это Иенсен сказал самому себе, когда спускался вниз по лестнице. Вообще же он не имел такой привычки – разговаривать с самим собой.
Редкий ночной дождик съел снег.