- Кто этот человек? - спросил Грэхэм, указывая рукой под арку.
Человек в пурпуровой одежде потеребил в замешательстве свою маленькую бородку и ответил, понизив голос:
- Это Говард, ваш старший опекун. Видите ли, сир, это трудно объяснить вам. Совет назначает опекуна и его помощников. В этот зал обычно
разрешается доступ публике. Но в особых случаях это может быть воспрещено.
Мы в первый раз воспользовались этим правом и закрыли двери. Впрочем, если угодно, пусть он сам объяснит вам.
- Как странно, - произнес Грэхэм. - Опекун! Совет!
Затем, обернувшись спиной к новоприбывшему, он спросил вполголоса:
- Почему этот человек так упорно смотрит на меня? Он месмерист?
- Нет, не месмерист! Он капиллотомист.
- Капиллотомист?
- Ну да, один из главных. Его годовое жалованье - полгросса львов.
- Полгросса львов? - машинально повторил удивленный Грэхэм.
- А у вас разве не было львов? Да, пожалуй, не было. У вас были тогда эти архаические фунты. Лев - это наша монетная единица.
- Но вы еще сказали... полгросса?
- Да, сир. Шесть дюжин. За это время изменились даже такие мелочи. Вы жили во времена десятичной системы счисления, арабской системы:
десятки, сотни, тысячи. У нас же вместо десяти - дюжина. Десять и одиннадцать мы обозначаем однозначным числом, двенадцать или дюжину -
двузначным, двенадцать дюжин составляют гросс, большую сотню; двенадцать гроссов - доцанд, а доцанд доцандов - мириад. Просто, не правда ли?
- Пожалуй, - согласился Грэхэм. - Но что значит кап... Как вы сказали?
- А вот и ваша одежда, - заметил русобородый, глядя через плечо.
Грэхэм обернулся и увидел, что сзади него стоит улыбающийся портной с совершенно готовым платьем в руках, а коротко остриженный мальчуган
нажимом пальца толкает машину к лифту. Грэхэм с удивлением посмотрел на поданную ему одежду.
- Неужели... - начал он.
- Только что изготовлена, - ответил портной.
Положив одежду к ногам Грэхэма, он подошел к ложу, на котором еще так недавно лежал Грэхэм, сдернул с него прозрачный матрац и поднял
зеркало.
Раздался резкий звонок, призывающий толстяка. Русобородый поспешно прошел под арку.
С помощью портного Грэхэм надел комбинацию: белье, чулки и жилет, все темно-пурпурного цвета.
Толстяк вернулся от аппарата и направился навстречу русобородому, возвращающемуся с балкона. У них завязался оживленный разговор
вполголоса, причем на лицах их выражалась тревога.
Поверх нижнего пурпурного платья Грэхэм надел верхнее из светло-синего атласа, которое удивительно шло к нему. Грэхэм увидел себя в зеркале
хотя и исхудалым, небритым, растрепанным, но все же не голым.
- Мне надо побриться, - сказал он, смотрясь в зеркало.
- Сейчас, - ответил Говард.
Услышав это, молодой человек перестал разглядывать Грэхэма. Он закрыл глаза, потом снова открыл их: подняв худощавую руку, приблизился к
Грэхэму. Остановившись, сделал жест рукой и осмотрелся кругом.
- Стул! - воскликнул Говард, и тотчас же русобородый подал Грэхэму кресло.
- Садитесь, пожалуйста, - сказал Говард.
- Садитесь, пожалуйста, - сказал Говард.
Грэхэм остановился в нерешительности, увидав, что в руках странного юноши сверкнуло лезвие.
- Разве вы не понимаете, сир? - учтиво пояснил русобородый. - Он хочет побрить вас.
- А! - с облегчением вздохнул Грэхэм. - Но ведь вы называли его...
- Капиллотомист! Это один из лучших артистов в мире.
Русобородый удалился. Успокоенный Грэхэм поспешно сел в кресло. К нему тотчас же подошел капиллотомист и принялся за работу. У него были
плавные, изящные движения. Он осмотрел у Грэхэма уши, ощупал затылок, разглядывал его то с одной, то с другой стороны; Грэхэм уже начинал терять
терпение.
Наконец капиллотомист в несколько мгновений, искусно орудуя своими инструментами, обрил Грэхэму бороду, подровнял усы и подстриг волосы.
Все это он проделал молча, с вдохновенным видом поэта. Когда он окончил свою работу, Грэхэму подали башмаки.
Внезапно громкий голос из аппарата, находившегося в углу комнаты, прокричал: "Скорее, скорее! Весь город уже знает. Работа остановилась.
Работа остановилась. Не медлите ни минуты, спешите!"
Эти слова испугали Говарда. Грэхэм увидел, что он колеблется, не зная, на что решиться. Наконец он направился в угол, где стояли аппарат и
стеклянный шар. Между тем долетавший со стороны балкона гул усилился, раскаты его, подобно грому, то приближались, то удалялись.
Грэхэм не мог более вытерпеть. Взглянув на Говарда и увидав, что тот занят и не обращает на него внимания, он быстро спустился по лестнице
в коридор и через мгновение очутился на том самом балконе, где недавно стояли трое незнакомцев.
5. ДВИЖУЩИЕСЯ УЛИЦЫ
Грэхэм подошел к перилам балкона и заглянул вниз. При его появлении послышались крики удивления, и шум многотысячной толпы усилился.
Площадь внизу казалась крылом гигантского сооружения, разветвлявшегося во все стороны. Высоко над площадью тянулись гигантские стропила и
крыша из прозрачного материала. Холодный белый свет огромных шаров делал еле заметными слабые солнечные лучи, проникавшие сквозь стропила и
провода.
Кое-где над бездной, словно паутина, висели мосты, черневшие от множества пешеходов. Воздух был заткан проводами. Подняв голову, он увидел,
что верхняя часть здания нависает над балконом, а противоположный его фасад сер и мрачен, испещрен арками, круглыми отверстиями, балконами и
колоннами, башенками и мириадами громадных окон и причудливых архитектурных украшений. На нем виднелись горизонтальные и косые надписи на
каком-то неизвестном языке. Во многих местах под самой кровлей были прикреплены толстые канаты, спускавшиеся крутыми петлями к круглым
отверстиям противоположной стены. Внезапно его внимание привлекла крохотная фигурка в синем одеянии, появившаяся на противоположной стороне
площади, высоко, у закрепления одного из канатов, перед небольшим выступом стены, и державшаяся за едва заметные издали веревки. Вдруг Грэхэм с
удивлением увидал, как этот человечек одним махом прокатился по канату и скрылся где-то наверху в круглом отверстии.
Выходя на балкон, Грэхэм прежде всего взглянул вверх, и все внимание его было приковано к тому, что происходило там и напротив. Затем он
увидел улицу. Собственно, это не была улица, которую знал Грэхэм, так как в девятнадцатом столетии улицей называли неподвижную полосу твердой
земли, по которой между узкими тротуарами двумя противоположными потоками стремились экипажи.