Он мне двадцать раз показывал эти вырезки.
Проехали через Гриффит-парк и - дальше, мимо темных студий Бербанка, мимо аэропортов; затем направились на Пасадену, минуя неоновые вывески
придорожных кабаре. Он желал ее - скорее мозгом, чем телом, - но час был поздний, и просто ехать рядом было огромной радостью. Он держал ее руку
в своей, и Кэтлин на минуту прильнула к нему со словами: "Ты такой милый. Мне так чудесно с тобой". Но она думала о своем - вечер этот не
принадлежал ему так безраздельно, как прошлое воскресенье. Она занята была собой, возбуждена рассказом о своих приключениях; Стару невольно
подумалось, что, наверно, этот рассказ она сперва приберегла для Американца.
- И давно ты познакомилась с Американцем?
- За несколько месяцев до побега. Мы встречались. Мы понимали друг друга. Он все говорил: "Теперь уж верняк и подпруга затянута".
- Зачем же мне позвонила?
- Хотела еще раз увидеться, - ответила она, помедлив. - И к тому же он должен был приехать сегодня, но вчера вечером прислал телеграмму, что
задержится еще на неделю. Я хотела поговорить с другом - ведь ты же мне друг.
Теперь он желал ее сильно, но некий рассудочный кусочек в нем оставался холоден и размышлял: "Она прежде хочет убедиться, что ты любишь ее,
женишься на ней. А уж тогда она решит, порвать ли с Американцем. Но прежде непременно хочет удостовериться".
- Ты любишь Американца? - спросил он.
- О да. У нас это накрепко. Без него я бы тогда погибла, с ума бы сошла. Он с другого конца света ко мне сейчас едет. Я позвала его сама.
- Но ты любишь его?
- О да. Люблю.
Это "о да" сказало Стару, что нет, не любит, - что ждет убеждающих слов, - что не поздно еще убедить. Он обнял ее, поцеловал медленно в
губы, прижал к себе надолго. По телу разлилось тепло.
- Не сегодня, - прошептала она.
- Хорошо.
Проехали по мосту самоубийц, высоко обтянутому по бокам новой проволокой.
- Я знаю, что такое отчаяние, - сказала она. - Но как все же неумно.
Англичане - те себя не убивают, когда не могут достичь, чего хотят.
Развернулись в подъездной аллее у гостиницы и покатили назад. Луна зашла, сумрак сгустился. Волна желания схлынула, и оба молчали. После
разговора о королях, по прихотливой ассоциации, в памяти Стара мелькнули кадры детства: Главная улица в городе Эри - унизанный огнями Белый Путь;
омары в окне ресторана, зеленые водоросли, ярко подсвеченный грот с ракушками. А дальше, за красной портьерой, жутко-влекущая грустная тайна
людей и скрипок. Ему тогда было пятнадцать, вскоре затем он уехал в Нью-Йорк. Кэтлин напомнила ему эту витрину с озерной рыбой и омарами во льду.
Кэтлин - витринная Чудо-Кукла. Минна - куклой не была никогда.
Они взглянули друг на друга, и глаза ее спросили: "Выходить мне за Американца?" Он не ответил. Помедлив, он предложил:
- Съездим куда-нибудь на уикенд. Она подумала.
- То есть завтра? Он учтиво подтвердил.
- Ну, вот завтра я и скажу, поеду ли.
- Скажи сейчас. А то, чего доброго...
- Обнаружится письмо в машине? - закончила она со смехом.
А то, чего доброго...
- Обнаружится письмо в машине? - закончила она со смехом. - Нет, письма не будет. Тебе известно теперь почти все.
- Почти...
- Да - почти. Осталась мелочь всякая. Надо будет узнать, что за "мелочь". Она завтра расскажет. Вряд ли она (хотелось ему думать) успела
переменить многих; ведь влюбленность надолго приковала ее к королю. Три года в высшей степени странного положения: одной ногой во дворце, другой
- на задворках. "Нужно было много смеяться. Я научилась много смеяться".
- Он мог бы и жениться на тебе - женился же Эдуард Восьмой на миссис Симпсон, - упрекнул короля Стар.
- Но он был женат. И он не был романтиком. - Она замолчала, как бы спохватясь.
- А я романтик?
- Да, - сказала она с неохотой, точно приоткрывая карты. - В тебе есть и романтик. В тебе три или четыре разных человека, но каждый из них -
нараспашку. Как все американцы.
- Ты не чересчур уж слепо доверяйся американцам, - сказал он с улыбкой.
- Пусть они и нараспашку, но зато способны очень быстро меняться.
- Разве? - встревожилась она.
- Очень быстро и резко - и безвозвратно.
- Ты меня пугаешь. Американцы мне всегда казались незыблемо надежными.
У нее вдруг сделался такой сиротливый вид, что он взял ее за руку.
- Куда же мы завтра поедем? В горы, пожалуй, - сказал он. - У меня завтра куча дел, но я их все отставлю. В четыре сможем выехать в под
вечер будем на месте.
- Я не знаю. Я растерялась как-то. Приехала девушка в Калифорнию начать новую жизнь, а получается не совсем то.
Он мог бы сказать ей сейчас: "Нет, это именно новая жизнь", - ведь он знал, что так оно и есть, знал, что не может расстаться с ней теперь;
но что-то еще в нем твердило: "Решай как зрелый человек, а не романтик.
Повремени до завтра". А она все смотрела на Стара, скользила взглядом по его лицу - со лба на подбородок, и снова вверх, и снова вниз, -
странно, небыстро, знакомо поводя головой.
... Это твой шанс. Не упусти его. Стар. Это - твоя Женщина. Она спасет тебя, растормошит, вернет к жизни. Она потребует забот, и у тебя
найдутся, возродятся силы. Но не медли, скажи ей, не упускай ее из рук. Ни она, ни ты не знаете, - но далекий, на том краю ночи. Американец
изменил свои планы. И в эту минуту поезд мчит его через Альбукерке без опозданья и задержки.
Машинист ведет состав точно по графику. Утром Американец будет здесь.
... Шофер повел машину наверх, к домику Кэтлин. Холм и в темноте излучал тепло - все, чего коснулась Кэтлин, становилось для Стара
волшебным: этот лимузин, дом на взморье, расстояния, уже покрытые вдвоем с ней по дорогам широко раскинувшегося Лос-Анджелеса. Холм, на котором
они поднимались сейчас, излучал светлый и ровный звук - обдавал душу восторгом.
Прощаясь, Стар опять почувствовал, что немыслимо расстаться с ней, пусть даже только на несколько часов. Он был всего на десять лет старше
ее, но обуявшая его любовь была сродни любви пожилого к юной. Точно часы стучали и достукивали сроки в унисон с сердцем - глубинная, отчаянная
потребность толкала Стара, вопреки всей логике его жизни, пройти с крыльца в дом и сказать: "Я к тебе навсегда".