Этово-первых,и
этоглавное. А во-вторых: пока я ее писал, я не смел ни на миг
представить себе другого читателя, кроме как себя самого, или в
лучшем случае нескольких фронтовых товарищей, причем яникогда
недумаловыживших,а только о тех, которые не вернулись с
войны. Пока я писал, я находился в горячке, в каком-то безумии,
меня обступалотроеиличетверомертвецов,ихизувеченные
тела--вот как родилась моя книга.
И вдруг он сказал--это был конец нашей первой беседы:
-- Извините,я не могу больше говорить, про это. Нет-нет,
ни слова, ни единого слова. Не могу, не хочу. До свиданья!
Он выставил меня за дверь.
Во время второй встречи он был сноваспокоенихолоден,
сноваулыбалсялегкойироническойулыбкой и все же, по всей
видимости, принимал мою заботу всерьез и неплохо понимал ее. Он
дал мне кое-какие советы, которые в мелочах помогли мне. Апод
конецнашей второй, и последней, беседы он сказал как бы между
прочим;
-- Послушайте, вы снова и снова возвращаетесь к эпизодус
этимслугойЛео, это мне не нравится, похоже на то, что в нем
для вас камень преткновения. Постарайтесь как-тоосвободиться,
выбросьтевыэтогоЛеозаборт,атокакбы он не стал
навязчивой идеей.
Я хотел возразить, что без навязчивых идей книг вообщене
пишут,ноонменянеслушал.Вместо этого он испугал меня
совершенно неожиданным вопросом: -- А его всамомделезвали
Лео? У меня пот выступил на лбу.
-- Нуконечно,--отвечал я,-- конечно, его звали Лео. --
Это что же, его имя? Я осекся.
-- Нет его звали... его звали... Я уженемогусказать,
какегозвали, я забыл. Лео--это была его фамилия, мы никогда
не называли его иначе.
Я еще не кончил говорить,какЛукассхватилсосвоего
письменногостолатолстуюкнигуипринялсяее листать. Со
сказочной быстротой он отыскал нужноеместоитеперьдержал
палецна приоткрытой странице. Это была адресная книга, и там,
где лежал его палец, стояла фамилия "Лео".
-- Глядите-ка!--засмеялся он.--Одного Леомыуженашли.
Лео,Андреас,Зайлерграбен,дом69а.Фамилия редкая, может
быть, этот человек энает что-нибудь про вашего Лео. Ступайтек
нему,может быть, он скажет вам то, что вам нужно. Я ничего не
могу вам сказать. У менянетвремени,простите,пожалуйста,
очень приятно было увидеться.
У меня в глазах темнело от волнения и растерянности, когда
я закрылзасобой дверь его квартиры. Он был прав, мне больше
нечего было у него искать.
В тот же самый деньяпоспешилнаулицуЗайлерграбен,
отыскалдомиосведомилсяогосподинеАндреасеЛео.Мне
ответили, что он живет в комнате на четвертом этаже, вечерами и
по воскресным днямбываетдома,побуднимднямуходитна
работу.
Яспросил о его профессии. Он занимается то одним, то
другим, сообщилимне,онзнаеттолквуходезаногтями,
педикюре и массаже, приготовляет целебные мази и настойки трав;
вхудыевремена,когданетработы,ониногдананимается
дрессировать илистричьсобак.Яушел,приняврешениепо
возможностинезнакомитьсясэтимчеловеком или, во всяком
случае, не говорить ему о моих планах. Однако он вызывал у меня
сильное любопытство, меня тянуло хотя быпосмотретьнанего.
Поэтому во время прогулок я направлялся вести наблюдение за его
домом,даи сегодня намерен пойти туда же, ибо до сих пор мне
не посчастливилось взглянуть на этого АндреасаЛеониединым
глазом.
Ах,всеэтоположительнодоводитменя до отчаяния, но
одновременноделаетисчастливым,илихотябыожившим,
возбужденным,сновазаставляетприниматьсебя самого и свою
жизнь всерьез, чего со мной так давно не было.
Возможно, правы тепсихологиизнатокижизни,которые
выводятвсякое человеческое действие из эгоистических мотивов.
Положим, мне не совсем понятно,почемучеловек,которыйвсю
жизнькладетнаслужение своему делу, забывает о собственных
удовольствиях, о собственном благополучии, приноситсебяради
чего-товжертву,ничем,посутидела,неотличается от
другого, который торгует рабами или оружием и тратит нажитое на
сладкую жизнь; но я не сомневаюсь, что в любой словесной стычке
психолог взял бы надо мной верх и доказал бы, чтоемунадо,--
натоонипсихолог,чтобы брать верх. Не спорю, пусть они
правы. В таком случае все, что я считал добрым ипрекрасными
воимячегоприносилжертвы,тожебыловсего-навсего
маскировкой моего эгоистического аффекта. Что же до моего плана
написать историю нашего паломничества, то здесья,вовсяком
случае,ощущаюэгоистическуюосновускаждымднемвсе
отчетливее: сначала мне представлялось, будто яберунасебя
трудноеслужениевоимя благородного дела, но мне приходится
асе отчетливее видеть, что и я с моимописаниемпаломничества
стремилсясовершенно к тому же, к чему господин Лукас со своей
книгой о войне,--спасти собственную жизнь, сызнова возвращая ей
какой-то смысл.
Если бы мнетолькоувидетьпуть!Еслибымнетолько
сделать хоть один шаг вперед!
"ВыбросьтевыэтогоЛеозаборт,освободитесьвы от
Лео!"--сказал мне Лукас. С таким же успехом я мог бы попытаться
выбросить за борт свою голову илисвойжелудокиосвободить
себя от них! Господи, помоги же мне хоть немного.
Вотисновавсеприобрелоинойоблик, и я, по правде
говоря, не знаю, на пользу это моему делу иливовред,ноя
нечтопережил,сомнойнечтопроизошло,нечтосовершенно
неожиданное.