— Спасибо, что пришел, — сказал он.
— Если спросят, я — представитель твоего поверенного. Под этой личиной я и проник сюда. — Я извлек из кармана записную книжку. — Ты звонил адвокату?
— Нет еще.
— Почему?
— Не знаю, — он потер лоб и принялся массировать веки. — В голове все смешалось. Это какая-то бессмыслица.
— Как зовут твоего поверенного?
Арт назвал имя, и я занес его в книжку. Адвокат был хороший. Вероятно, Арт понимал, что рано или поздно ему понадобится защита.
— Хорошо, я ему позвоню. А теперь рассказывай.
— Меня арестовали по обвинению в убийстве.
— Это я уже понял. Почему ты позвонил мне?
— Потому что ты все об этом знаешь.
— Об убийстве? Ничего я не знаю.
— Ты учился на законника.
— Всего год, и это было десять лет назад. Я еле-еле сдал экзамены за семестр и уже ничего не помню.
— Джон, — сказал Арт, — в этом деле медицины не меньше, чем юриспруденции. Мне необходима твоя помощь.
— Тогда рассказывай все по порядку.
— Я этого не делал, Джон. Клянусь, я эту девицу и пальцем не тронул.
Он вышагивал все быстрее и быстрее. Я схватил его за локоть и остановил.
— Сядь и расскажи все с толком. Очень медленно.
Арт тряхнул головой, загасил сигарету и тут же закурил новую.
— Меня взяли нынче утром прямо из дома, — начал он. — Часов в семь. Привезли сюда и принялись допрашивать. Сперва сказали, что для проформы. Не знаю уж, что сие означает. А потом начали наседать.
— Сколько их было?
— Двое. Иногда приходил третий.
— Тебе грубили? Слепили лампой? Шлепали по щекам?
— Нет, ничего такого.
— Они сказали, что ты можешь позвонить адвокату?
— Да, но не сразу, а только после того, как зачитали мои конституционные права. — Он улыбнулся своей горькой насмешливой улыбкой. — Поначалу допрос был формальный, и мне не пришло в голову кому-то звонить — ведь я не сделал ничего плохого. Они впервые упомянули о девушке только через час после начала разговора.
— Что за девушка?
— Карен Рэндэлл.
— Ты не… Что? Та самая Карен?
Арт кивнул.
— Да, она. Дочь Джей Ди Рэндэлла.
— Господи.
— Сперва они спросили, что я о ней знаю, и приходила ли она ко мне на прием. Я ответил, что неделю назад она обратилась за консультацией. Жаловалась на отсутствие месячных.
— В течение какого времени?
— Четыре месяца.
— Ты сообщил им эти сведения?
— Нет, они не спрашивали.
— Хорошо.
— Они подробно расспросили меня о том, как прошел осмотр. Интересовались, были ли у неё другие жалобы, как она вела себя… Я ничего не сказал, сославшись на доверительные отношения врача и больного. Тогда они зашли с другого боку и спросили, где я был вчера вечером. Я ответил, что делал обход в больнице, а потом побродил по парку. Им хотелось знать, возвращался ли я к себе в кабинет. Я сказал, что нет. Тогда они спросили, встретил ли я кого-нибудь в парке. Я ответил: не помню. Знакомых уж точно не встретил.
Арт глубоко затянулся сигаретой. У него дрожали руки.
— И тогда они принялись мурыжить меня. Уверен ли я, что не возвращался в кабинет? Чем я занимался после обхода? Действительно ли не видел Карен с прошлой недели? Я все никак не мог взять в толк, к чему эти вопросы.
— Ну, и к чему же?
— В четыре часа утра мать Карен Рэндэлл привезла её в отделение неотложной помощи Мемориальной больницы. Карен истекала кровью и была в геморрагическом шоке. Не знаю, какие меры приняли врачи, только она умерла. И полиция думает, что вчера вечером я сделал ей аборт.
Я нахмурился. Все это не имело ни малейшего смысла.
— Почему они так уверены в этом?
— Не знаю. Я спрашивал, но они не говорят. Может, девчонка была в бреду и произнесла мое имя.
Я покачал головой.
— Нет, Арт. Полицейские боятся неоправданного ареста как чумы.
Если они не смогут доказать обвинение, черт-те сколько людей останутся без работы. Ты — уважаемый профессионал, а не какой-нибудь забулдыга без друзей и без цента за душой. Ты можешь позволить себе нанять хорошего защитника, и они это знают. И, если у легавых хватило духу арестовать тебя, значит, они думают, что дело — верняк.
Арт сердито взмахнул рукой.
— А может, они просто дураки.
— Дураки-то дураки, но не до такой степени, — возразил я.
— Как бы там ни было, я понятия не имею, что за улики они собрали.
— Ты должен это знать.
— Но не знаю. — Арт снова принялся вышагивать по камере. — Ума не приложу.
Я смотрел на него и гадал, когда лучше задать главный вопрос. Рано или поздно придется. Арт перехватил мой взгляд.
— Нет, — сказал он.
— Что — нет?
— Я этого не делал, и хватит на меня таращиться. — Арт уселся и забарабанил пальцами по койке. — Господи, как же хочется выпить.
— Забудь об этом.
— Ой, ради бога…
— Ты пьешь только по праздникам и очень умеренно, — напомнил я ему.
— Меня будут судить за характер и привычки или…
— Тебя вообще не будут судить, если ты сам этого не пожелаешь.
Арт фыркнул.
— Расскажи мне о Карен, — попросил я.
— Рассказывать почти нечего. Она пришла и попросила сделать аборт, но я отказался, потому что было поздно — четыре месяца. Я объяснил, почему не могу ей помочь: слишком большой срок, и прервать беременность можно только чревосечением.
— И она смирилась.
— Вроде, да.
— Что ты написал в истории болезни?
— Ничего. Я не завел карточку.
Я вздохнул.
— Это может выйти тебе боком. Почему ты так поступил?
— Потому что она не была моей пациенткой и не нуждалась в лечении. Я знал, что больше никогда не увижу её, вот и не стал разводить писанину.
— И как ты собираешься объяснить это полицейским?
— Слушай, — вспылил Арт, — кабы я знал, что по милости этой бабы попаду за решетку, то и вел бы себя иначе.
Я закурил сигарету и откинулся назад, почувствовав затылком холод каменной стены. Мне уже стало ясно, что Арт попал в очень незавидное положение, и даже мелочи, которые при других обстоятельствах показались бы сущим пустяком, сейчас приобретали огромное значение.
— Кто направил её к тебе?
— Карен? Наверное, Питер.
— Питер Рэндэлл?
— Ну да. Он был её лечащим врачом.
— Так ты даже не спросил?
Это было совсем не в духе Арта.
— Нет. Она пришла под конец рабочего дня, и я был уставший. К тому же, она сразу взяла быка за рога. Чертовски прямолинейная девица, никаких тебе хождений вокруг да около. Выслушав Карен, я подумал, что её прислал Питер, в надежде, что я все растолкую. Ведь делать аборт, вне всякого сомнения, было уже поздно.
— Почему ты так подумал?
Арт передернул плечами.
— Подумал, и все.
Галиматья какая-то. Арт наверняка темнил.
— А других дам из семейства Рэндэллов к тебе не направляли?
— Ты о чем это?
— Отвечай.
— По-моему, это не имеет отношения к делу, — отрезал он.
— Как знать.
— Уверяю тебя.
Я вздохнул и запыхтел сигаретой. При желании Арт мог быть чертовски упрям.
— Ладно, — сказал я, наконец. — Тогда расскажи мне о девушке.
— Что ты хочешь знать?
— Ты был с ней знаком?
— Нет.
— Случалось ли тебе помогать её подружкам?
— Нет.
— Ты уверен?
— О, черт! Как я могу быть уверен? Но вряд ли: ей было всего восемнадцать лет.
— Понятно.
Вероятно, Арт был прав. Я знал, что он оперировал только замужних женщин лет тридцати и не связывался с молоденькими, разве что в исключительных случаях. Иметь дело со зрелыми матронами было гораздо безопаснее. Они мыслили более трезво и лучше умели держать язык за зубами. Но я знал и другое: последнее время он стал делать больше абортов совсем юным пациенткам. Арт называл эти операции «выскабливанием соплей» и говорил, что помогать только замужним нельзя.