-Истина-этонесладкая
водичка...
На следующий день утром - Алеша только еще проснулся - Андрей Никитич уже
сидел на постели.
- Ты что, папа?! - спросил Алексей.
- Уеду я, сынок, отсюда, - ответил старик. -Нетувэтомдомелюбви.
Пойду к маленьким, седым старичкам вмонастырь...Накрайсвета...Нету
здесь любви...
- Да что ты, отец, - так и подскочил Алеша. - Как жездесьнетлюбви?!
...А Анечка!? Сколько она намсделаладобра?!Тыжезнаешьмоекней
отношение... И потом она говорила, что КлавдияИвановна-очаровательный,
тонкий человек.
Анечка только очень жалела, что уехал ее брат Федор.
Андрей Никитич не отвечал; наступила полная тишина, во время которой он -
скрючившись - застыл на постели.
Наконец, старичок прервал молчание.
- Я не поеду только потому, - улыбнулся он, - что на свете не можетбыть
полностьюзлыхлюдей.Вкаждоместьчастицадобра,которуюможно
разбудить...
И старичок погрузился в свои размышления о Боге; когда он думалоБоге,
то придавал своим мыслям такой благостный, умилительный характер,чтовесь
мир, все существующеепринималовегомысляхумильный,сглаживающийи
доброжелательный вид. Бог тоже внутри него принималтакойвид.Притаком
Боге можно было спокойно умереть.Истарикустановилосьлегче:умиление
распространялось до самых глубин его души, которая становиласьмягкой,как
вата.
Вечером Андрею Никитичу опять стало худо.
Алексей и Анна были около него. Клавуша то входила, то выходила.
Лицо Андрея Никитича словно всерастворилосьвжалобе;онзадыхался.
Какая-то большая, черная муха села ему на нос. Алеша хотел было еесогнать,
но старичок плаксиво возразил:
- Не убивай, Алеша... Она тоже хочет жить... Не трогай. Он так и пролежал
некоторое время с предсмертными хрипами и мухой на носу.
- Полотенце ему на глаза надо повязать, -высказаласьКлавушанаушко
Анне. - Полотенце.
Между тем пришел врач; потом свистнув, скрылся; новположениистарика
ничего не изменилось; сам он считал, что почти умирает. Главнаяегозабота
была, чтоб умереть ладненько, с хорошими мыслями, с умилением вдушеине
дай Бог, чтоб кого-нибудь обидеть.
- Я вас не толкнул?! - взвизгнув, обратился он вдруг, чутьнеплача,к
вошедшему деду Коле. Тот мгновенно спрятался за дверь.
...Неожиданно старичка очень остро кольнуло в сердцеиемупочудилось,
что оно вот-вот разорвется. Он испуганно взглянул на Клаву исредимертвой
тишины пробормотал:
- Вы меня любите!? Ах, как мне надо, чтоб меня любили!! У Анны он вызывал
приток скрытой злобы. Ей казалось, что в момент смертилицоегосделается
совсем добреньким и благодушным. "Как ребенок, которому страшно пред жизнью,
пред темнотой, - раздражалась она про себя, - и который думает, что еслион
будет хороший, послушный, то несчастье обойдет его, и все будут егогладить
по головке, и весьмиртогдасделаетсямилымиручным.
Ивсесобаки
перестанут лаять, оттого чтоВоватакойдобрыймальчик.Исамасмерть
прослезится". Ей было обидно за мир, за тот темный, жестокий итаинственный
мир, который она знала и любила.
Между тем старичок действительно хотелкакбызадобритьвсвоемуме
смерть;ондействительнополагал,чтоеслионбудеточеньдобрыми
человеколюбивым, то и смерть появится переднимввидеэтакогодоброго,
простого и ясного малого. И поэтому она не будет такужаснадлянего.Он
даже чуть капризничал, временами дуясь оттого, что смерть - такая простаяи
ясная - все еще не идет к нему.
Любовью к Богу и жизни онстремилсясмыть,заглушитьсвойподспудный
страх перед смертью и потусторонним. Этой любовьюонподсознательнохотел
преобразить в своем представлении мир, сделать его менее страшным. Ондошел
до того, что не обрадовался, когда внезапно ему опять полегчало, анапротив
захотел, чтоб продлилось это умиление, от которого на душе было так мягкои
святочно и которое приручало близкую смерть.
Впрочем, когда ему совсем облегчилось, он вдругнамигоживившись,не
приподнимая головы с подушки, осмотрел всех своим остреньким,пронзительным
взглядом и промолвил:
- Любовь к мухе предвосхищает любовь к Господу...
От удивления все раскрылирты,аАндрейНикитичнеожиданнопопросил
Алексея, чтоб тот записывал его мысли...
Осуществить это не удалось, потому что старичку снова стало хуже. От этих
переходов он не знал, умирает он или выздоравливает.
Еще раз он внимательно вгляделся в окружающих. Лицо Клавы млеловсвоей
пухлости. Ясные глаза опять появившегося деда Коли смотрели на него изчуть
приоткрытого шкафа.
Вдруг Андрей Никитич метнулся на постели к ближайшему окну.
- Где люди... люди?! - закричал он.
- Вы любите людей?! - подошедши промолвила Клава и предглазамистарика
вдруг застыло ее мертвеюще-сладострастное лицо.
XII
На следующее утро Андрей Никитич как ни в чем не бывалосиделнасвоей
кровати и поучал Алексея.
К обеду он опять так ослаб, что прослезился. И начал вспоминать ижалеть
всех несчастных, какие только приходили емунаум;"надолюбить,любить
людей" , - повторял он, относясь с любовью к другим, он забывал о себе-и
как бы снимал с себя бремя существования и бездонность любвиксебе;ведь
страшно было бы дрожать все время за себя - так или иначе "обреченного" -и
любовь к людям убаюкивала его, отвлекалаипогружаласознаниевсладкий
туман; к тому же онабылапочтибезопасна-ведьгибельэтихлюбимых
внутренне людей вполне переносилась,неточтоприближениесобственного
конца.
Позже, после прихода врача, Андрей Никитич совсем приободрился; онвстал
и решил погулять по дому; дом между тем опустел: всеразбрелисьподелам;
оставались толькоКлавадаПетенька,(которыйчтобвволюнаскрестись,
забрался на дерево.