- Я - человек... вернее дух, - подумал Падов.
- Но... но, - ответил голос.
- Я - личность, - опять подумал Падов.
- Дурак, - ответил голос.
На этом все кончилось.
После таких неожиданных, нелепо врывающихся посещений, Падовпробуждался
от своего подсознания в холодном поту. Призрак непонятности и обесцененности
мучил его. И на сей раз он не мог долго заснуть. Рано утром в дверь постучал
почтальон. Он принес как раз то знаменитое письмо от Анны, где она призывала
Падова во тьму, в "простонародное мракобесие".Падов-какпрофессорский
сынок - не очень-то верил в силы народные, ноповидатьАннубылнепрочь.
"Она - родная",
- знал он. Вот почему Падов оказался в Лебедином. Он пробежал по нему как
некий метафизический вепрь и наконецприсел,изможденный,наскамейкуу
разрушенной пивной. Черное пятно, которое он видел внебе,вдругисчезло,
точно спрятавшись в его душу. Падов всталивскореочутилсяпереддомом
Сонновых. Вверху, на дереве, раздался слюнный свист: то свистел Петенька.
XV
Аннушка встретила Падова с объятиями. Но он носился от нее, как дитя,по
всейкомнате.Ивсевремяхохотал.Снизу,точновответраздался
животно-таинственный хохот Клавы. Была уже тьма, котораясмешаласьсэтим
домом.
Аннушка зажгла свечку. Осветился верхнийуголкомнаты,гдеопятьбыл
Достоевский. Прибрала на стол: бутыль водки, ломоть черного хлеба и соль. Им
не надо было начинать сначала: разговор, уходящийвнутрь,точнопрервался
когда-то, месяц назад.
Падов, хихикая бледнымлицом,началрассказыватьосвоемтеперешнем
состоянии, все время показывая себе за спину.
- Где-то сейчас Федор, - почему-то вздохнула Аннушка.
Она была в платочке, по-народному, и это придавалоееутонченномулицу
какой-то развратно-истерический вид, со стонами из-под пола.
Но по мере того как Падов рассказывал, превращая свой мир в веселие, Анна
все более зажигалась его образами. Вскоре она уже смотрела на Падова какна
шутку, за которой скрывается "вещь в себе". Она высказалась и Падов взвыл от
восторга:
"я сам хочу отнестись к самому себе как к шутке", - взвизгнул он, наливая
в стакан водку.
Но по мере того как разговор углублялся, в темном пространстве какбудто
сдвигающихся углов, Анне все более мерещилось непознаваемое.Сначала"оно"
лишь слегка исходило от Падова и он постепенно становился как черный святой,
в ореоле неведомого.
И Анной уже овладевала страсть.
Она подошла к Падову и погладила его коленки: "Святой, Толенька, стал...
святой", - пробормотала она с невидимо-кровавой пеной у губ.
Падов содрогался в забытьи. Егомысли,точнообесцениваясь,падалис
него, как снег с волшебника.
А за мыслями, - оставалось оно, непознаваемое.
Наконец, Анне, прислонившейся к стене, уже привиделось,чтоПадовстал
совсем маленький, потому что непознаваемое, исходящее от него в виде ореола,
разрослось и стало какбыогромнойчернойстеной,вкоторойкопошился
маленький червяк
-человеко-дух.
Сердце у нее дрогнуло и ей захотелось соединиться с этим черным пятном, с
этой вещью в себе.
Она ринулась ему навстречу.
Хотя визуально непознаваемое предстояло как черная стена, вкоторуюбыл
замурованПадов,нодуховноонопредстоялокакпределчеловеческих
возможностей, как то, при приближении к чему мысли гаснут,обессиливаясьв
своем полете. И туда же, за ними, за мыслями, рванулась ее кровь...
Черезнесколькомгновенийонибыливпостели.ИАннестало
нечеловечески-странно, когда над нею очутилась черная стена...ЛицоПадова
как бы барахталось в ее тьме...Вскоревсебылокончено,непознаваемое,
охватившее на мгновенье все ее существо, ушло куда-то, вотчужденнуюдаль.
Но им удалось сочетать грубую и узкую реальность полового акта сутонченным
и грозным бытием неведомого...
На следующее утро все ушлоещеглубже,точноневедомоесвернулосьи
спряталось за обыкновенным.
Обыкновенное, правда, чуть просветленноеэтимивнутреннимисмещениями,
казалось как бы вывороченной наизнанку вещью в себе. Анне чудилось, чтолоб
Падова светится, но каким-то простым светом. Толямолчаубиралнастоле,
двигался по комнате, мимо шкафа. Обыкновенное было ещенадломленонедавним
наплывом неведомого. Почти все в доме спали. НопокойАнныиПадовабыл
нарушен стуком в дверь; дверь как бы сама собой отворилась ивошладевочка
Мила. "Да она - слепая", - вскричал Падов и это были его первые словапосле
ночи. Мила молча, действительно, как слепая шла от двери к окну.
- Да нет, она видит. Только она не любит разговаривать, - ответилаАнна,
всматриваясь в лицо Милы.
И верно, более точное впечатление было такое, что Милавидела...только
что она видела?!...
Ни Падов, ни Анна, конечно, не знали, что уМилы,лицокоторойобычно
ничего не выражало, с некоторых пор родилось странноесостояние.Онавидя
ничего невидела.Формально,например,МилавиделапредметывАниной
комнате, но это не вызывало у нее субъективного ощущения, что она ихвидит,
хотя ориентироваться она могла.
Поэтому Мила просто, безотносительно, села на стул ипопросилачаю.Но
чай она пила как воздух.
Падов и Анна, оставив ее, вышли на Сонновский двор.Тамужележалпод
скамейкой пьяненький дед Коля. Личико свое онприкрылкепкой.Уместившись
рядом, за небольшим деревяннымстоликом,АннапосвящалаПадовавтайны
Сонновского дома.
Особенно восхитило Падова превращение Андрея Никитича, которого он таки
называл теперь: куротруп.
И вдруг из-за спины раздался благостный, чуть шальной голос Клавы:
- Присуседились, небесные... Ну какАннуляотсосалаемуядБожийиз
члена...
А... - и она ласково потрепала пухлой рукой Анину грудь.
"Хорошо!" - мельком подумал Падов.
- А у меня водичка с собой есть... Прохладиться, - разболталасьКлавуша,
присаживаясь. - Вот.
И она поставила на стол ведро воды.