..Итакжекакобычныйубийца
вытесняет людей из внешнего мира, так Федор вытеснял людей из своей души.А
сопровождалосьлиэтометафизическоевытеснениеобычным,параллельным
убийством или нет, думал Падов,
- существа дела не меняло.
- Поедете ли вы в Лебединое? - неожиданно спросил Падов у Федора.
Федор промычал. А потом, в доме, у Ипатьевны, когда из-под кровативылез
мальчик, добывающий ей кошек, выяснилось,чтоФедорприедетвЛебединое
спустя.
Он сказал это, сидя на табуретке, когда расширеннымиглазамисмотрелв
пол.
Но Падова потянуло в Москву, к вихрю, к друзьям, к знакомомумистицизму,
а потом
- непременно - в Лебединое. Емузахотелосьсовместитьвсвоемумеи
Федора и "старое". "Поеду-ка я к Ремину", - решил он.
Раскланявшись промолчавшей в пустоту Ипатьевне, Падов исчез.
V
Геннадий Ремин принадлежал к тому же поколению, чтоПадов.Онсчитался
одним из лучших подпольных поэтов, но некоторые циклы его стихов не доходили
даже до его разнузданных поклонников;кое-что,например,сборник"Эго-
трупная лирика", он хранил в ящике, никому не показывая.
Через учеников Глубева он познакомился всвоевремясрелигиейЯ.И
возгорелся душою. Он глубокоощущалнекоторыетеоретическиенюансыэтой
подпольной метафизики.
Его восхищало, например, главноеположениеновойрелигииотом,что
объектом поклонения, любви иверыдолжнобытьсобственноеЯверующего.
Однако, под этим Я имелось ввидупреждевсегото,чтораскрывалоськак
бессмертное, вечное начало, как дух. "Я" являлось таким образом абсолютной и
трансцендентной реальностью. И в то же время оно было личным Я верующего, но
ужедуховнореализованным.Моебытиевкачествечеловекапонималось
следовательно лишь как момент в моем вечном самобытии.
Второй принцип, который особенно привлекал Ремина, заключался в том,что
на всех ступенях бытия собственное Яостаетсяединственнойреальностьюи
высшей ценностью (поэтому понятие о Боге, как отделеннойотЯреальности,
теряло смысл в этой религии). С другой стороны,ценностьимеливсеформы
самобытия (связанные с высшим Яединойнитью)-еслилюбовькнимне
противоречила любви к высшему Я.
Таким образом, это учение оказывалось по некоторым своим моментам близким
к солипсизму, но к довольно особенному солипсизму, не ординарному.Огромное
знаниеимеламистическаябесконечнаялюбовькСебе.Сверхчеловеческий
нарциссизм был одним из главныхпринципов(и,видимо,быланалагомтой
глубочайшей любви Бога кСамомуСебе,окоторойговорилисредневековые
мистики).
Определенного рода медитации и молитвы направлялись к высшему Я, т. е. по
существукпотустороннейреальности,котораявтожевремяявлялась
собственным Я (или его высшей формой), скрытым в данный момент.
Определенного рода медитации и молитвы направлялись к высшему Я, т. е. по
существукпотустороннейреальности,котораявтожевремяявлялась
собственным Я (или его высшей формой), скрытым в данный момент.
Следовательно, это не было религией эгоизма (ибо эгоизм-предательство
по отношению к высшему Я) или религией обожествления человекаилиличности
(так каквысшееЯкактрансцендентное,запредельноевыходилозакруг
человеческогосуществования).Ноэтарелигия(точнееметафизика)не
соответствовала и учениям,основаннымнаидееБога,включаяитотих
вариант,когдаподБогомпонималосьвысшее"Я":ибовэтомслучае
абсолютизировалась только та сторона Я,котораятождественнаБогу,вто
время как религия Я,связаннаясособымвидомсолипсизма,шлагораздо
дальше...
Ремин верил, что многие органические положения этой метафизикиблизкик
глубокой сути его души: он чувствовал, что наконец,нашелнечтонастоящее
для себя... но он не мог долго быть в этом; онневыдерживалвсейбездны
такой веры; его мучили различные сомнения и страхи; он впадал в истерику;и
наконец внутренне отходил от религии Я, удаляясь в метафизическое "безумие",
столь милое сердцу Анатолия Падова.
Падов, вернувшись от Федора в Москву,началразыскиватьРемина...Ему
хотелось затащить его в Лебединое.
Ночь Толя провел в своей московской, мрачнойиузкойкомнате,вокно
которой не раз взбираясь по трубе, заглядывал Пинюшкин - странноесущество,
так боявшееся самого себя, что его тянуло все время вверх, на крыши. Насей
раз Толя проснулся рано утром: и в полуутренней,загадочнойтьме,готовой
разорваться, спонтанны и неожиданны,какдухи,былизажегшиесявокнах
больших домов огни. Холод воскресения после сна укалывал сознание Падова.
Чуть непонятный для самого себя он вышелнаулицу,вдругпонадеявшись
увидеть Ремина в самой ранней московской пивнушке, на Грузинской улице.
Подойдя, глянул в ее мутные, но необычайно широкие окна,иувидел,что
онапочтипуста.Нозаоднимстоликом,пряморядом,уокна,среди
лохмато-крикливой, точно рвущейся на потолок, компании Падов увиделРемина.
Он сидел облокотив свою поэтическую, пропитую голову наруку.Другиебыли
полунезнакомые Падова: четыре бродячих философа, которые, вместесосвоими
поклонниками, образовывали особый замкнутыйкругвмосковскомподпольном
мире. Вид у них был помятый, изжеванный,движенияугловатые,неотмира
сего, но общее выражение лиц - оголтело-трансцендентное.
На одном личике так прямо и была написана некая неземная наглость,точно
ничего вещественного для этого типа не существовало. Он постоянноплевалв
свою кружку с пивом.Егозвалипочему-тоженскимименемТаня,ихотя
вкрадывалось впечатление, что его всевремябьюткакие-тоневидимые,но
увесистые силы, выглядел он по отношению ко всему земному истерически нагло,
а вообще - замороченно.