Наконец, общее ощущениесебя-тела.Нервноеожидание,
что его проткнет игла разрушения. Даже внутренний,утробныйхохотокнежил
живот сказочной,нестерпимойлаской.Однакожбольшевсегоонбоялся
коснуться рукой своего тела.
Дикая, безграничная, уничтожающая весь мир нежность к себеприкатывалась
к горлу, уходила в мозг, дрожала в плече. Наглазанавертывалисьслезыи
губы дрожали. От постоянной нежностиксебеунегокружиласьголоваи
мгновеньяминаступалополу-обморочноесостояние.Ончувствовалдаже
прикосновение верхней губы к нижней и это прикосновение возбуждало его.
"Не надо, не надо", - и он отводил губы, чуть приоткрывая рот.
Чтобы успокоиться, лучше всегобылоприкрытьглазаитакнеподвижно
сидеть.
Тогда, во-первых, мир даже формально выключался из поля зрения и это тоже
был добавок нежности по отношению ксебе.Во-вторых,внутренняянежность
почему-то становилась успокоенной и,пронизываявсетелотихойистомой,
хоронила его как бы в сосуде. Каждая клеточка пела бездонную симфониюлюбви
к себе. Но вместестемнебыло"безумия",взрыва,иэтогохохотка,
напоминающего бешеные, истерические поцелуи внутрь.
В таком состоянии, недвижим, Извицкий проехал какие-то бесконечные улицы.
Но потом своей особойнежностьюегосталамучитьшея.Онабылаочень
женственна, в яйном жирке, и потомсквозьнеепроходилисосуды,несущие
кровь к голове, к "сознанию". Может быть она требовалатакойвсепожирающей
нежности, потомучтобыласлишкомбеззащитна,скажем,отудараножа.
Извицкий не выдержал и коснулсярукойсамойгладкой,мягкой,затылочной
части шеи. Дернувшись, почти закричал.
Сидеть было уже почти невозможно. Извицкий быстросошелнанеизвестной
остановке. Кровавая тяга к себе, желание впиться, погрузиться в себя руками,
каквбездонную,единственнуювселеннуюзастилалисознание.Перемена
обстановки чуть привела в чувство. Извицкийглянулнамир:вдругувидел
себя, себя,идущегопрямоиз-заугланавстречу,чутьсгорбленного,с
дрожащими руками, с распростертыми объятиями. Он ринулся, но понял,чтоон
уже у себя. Видение исчезло, но мир словно был залит яйностью.
"Женичка, Женичка - не надо", - успокаивал он себя. Ум мутился, формально
он сознавал, что надоидтидомой,вконуруПобрелпешком,позалитой
несуществующим улице. Но везде из-за домов, из-за кустарников,из-замашин
выплывали части собственного тела. Сладострастные, обнаженные, с мутящейум
прозрачностью кожи, они были точноплывущеепомирусобственное,родное
сердце, которое хотелось зацеловать. Руками, теплотой собственной ладонион
тянулся согреть их. "Игрун",
- мелькнуло, усмехаясь, в его уме.
Наконец, объекты исчезли.
Кроме сверх-изнеженной, почтидевичьей,елевидимойчастивнутренней
стороныляжки,котораядолгонеисчезала,точноумоляяпоцелуя.
Она
появлялась то в окнах домов, то прямо в небе. Наконец, и она исчезла.
Некоторое время прошло в полном отсутствии.
И вдруг разом, прямо изподворотни,высунуласьсобственнаяголова,с
раскрытым ртом. Она обнажила язык и как бы подмигнула неподвижным глазком.
Извицкий понял, что дальше идти этими боковыми изгибами уженельзя,что
так можно и доиграться, ибо, как говорится, хорошенького понемножку. Он смог
остановить себя; вела его любовь к своему "я" в целом.
Теперь он полностью ощущал видимость, как продолжениесебя,вернеекак
собственную тень. Тень своей законченнойиединственнойличности.Только
иногда появлялся, как быизвне,свойнеповторимый,уженерасчлененный
образ, в ореоле и нередковкаких-тонеземных,исчезающихзнаменах.Он
пытался уловитьсебя,нопотомвдругснежностьюирадостнымужасом
обнаруживалприсутствиеродного"я"внутри,инепомерное,вселенское
торжество распирало грудь. Видимость становилась все чернее и чернее,точно
непроницаемая ночь охватывала ее, но тем более билось внутри иласкалосьо
самое себя солнце - собственное "я". Внутри вопила одна голая,неистребимая
"субъективность". Извицкий посылал в воздух поцелуи, стараясь вдохнуть ихв
себя. Несколько раз он останавливался, прислонившись к "дереву".
Нежность кожи уходила в кровь и разносиласьвместеснейксердцуи
мозгу. А нежность ее была так велика, что казалось эта кожа могла легко, как
пушинка, сдернуться и оказаться перед глазами в воздухе, гдеееможно,не
ощущая ни боли, ни стона, сжать и зацеловать, как ребенка.
Глаза томились и болели ненужностью иногда вдруг всплывающего мира.
Он не заметил, что уже былдомаи"глядел"вокно.Некийсветкак
планета,взошелвнем:тобылородное,сияющее,непостижимоеЯ,
таинственное, бесконечное и единственно реальное среди всей этой шевелящейся
помойки полу-небытия. Он видел "над своейголовой"-точнопотокзвезд,
точно острие бессмертного Я, которое "выходило" из тела как из своейтеплой
постели. И его тянулопронзитьэтородное,духовное"я"своимчленом,
охватить спермой какфонтаном,потопитьеговнегеивнеповторимой,
содрогающейся ласке за то, что оно - его"я".Иончувствовал,чтоэто
чистое, выделенное Я, этот центр, пламенеет от нежности иотвечаетнаего
ласку.
В то же время в негеокутывалась,сжималасьипульсировала-иего
собственная индивидуальность, душа, роднаяинеповторимая,таинственнои
сладостно связанная с Я.
И тело тоже дрожало нескончаемой, проникающейвнутрьдрожьюсамолюбви,
потому что ионо,тело,тожебылоосвященоЯ,какбыпропитаноего
бессмертными яйными брызгами. Все это: и чистое Я, и душа и тело,поскольку
они были его, составляло единыйнеповторимыйсинтез,исходящийвизг,на
вершине которого сияло вечное Я.