Алегкое,помойно-воздушноеквази-слабоумиеЛидочкиоблегчалоему
времяпровождение между соитиями. Не разонтрепалееблаженно-хихикающее
личико и смотрел ей в глаза - по обычаю с разинутым ртом. Но даже не смеялся
при этом.
А Лидочка цеплялась за егомогучуюфигуруизощренно-грязными,тонкими
ручками.
Эти ручки были такгрязны,что,казалось,бесконечнокопалисьвее
гениталиях.
- Без грязи они не могут, -ласковоговорилобычнодедКоля,шевеля
ушами.
Оглоушивающая, дикая сексуальность Паши тоже пришлась повкусуЛидочке.
Нередко, сидя с мутными глазами за общим обеденным столом,онатоидело
дергала Павла за член.
ЧастотянулаПашу-посвоейвечной,блаженнойпривычке-идти
совокупляться около какой-нибудь помойки. И Павел даже незамечал,гдеон
совокупляется.
Но спустя год обнаружилось, что Паша все же очень и очень труден,тяжел,
даже для такой дамы, как Лидинька.
Первое, мутное, ерундовое подозрение возникло однажды напрогулкеоколо
пруда, где играло много детей; Павел стал как-то нехорош, глаза его налились
кровию и он очень беспокойно глядел на прыгающихмалышей,точножелаяих
утопить.
Еще раньше Лидинька чуть удивлялась тому, что Паша дико выл,какзверь,
которого режут, во время соития; а потом долго катался по полу или по траве,
кусая от сладострастия себе руки, словно это были унегонеруки,адва
огромных члена. И все время ни на чтонеобращалвнимания,кромесвоего
наслаждения.
Конечно, она не могла связать в своем уме этот факт и отношениеПавлак
детям, но когда Лидинька - года четыре назад - впервыесталабрюхата,все
начало обнаруживаться, словно тень от отвислой Пашинойчелюстинадвигалась
на мир.
Сначала Паша смотрел на ее брюхо с нервно-немым удивлением.
- Откуда это у тебя, Лида?! - осторожно спрашивал он.
И когда Лида отвечала,чтоотнего,вздрагивалвсемсвоимкрупным,
увесистым телом.
Спал он с ней по-прежнему ошалело, без глаз.Ноиногда,резко,сквозь
зубы, говорил: "вспороть твое брюхо надо, вспороть!".
По мере того как оно росло, усиливалось и Пашино беспокойство.
Он норовил лишний раз толконуть Лидиньку; одинразвылилнаеебрюхо
горячий суп.
На девятом месяце Паша, дыхнув ей в лицо, сказал:
- Если родишь - прирежу щенка... Прирежу.РодилаЛидонькачутьнево
время, дома, за обеденным столом.
Паша, как ошпаренный, вскочил со стула и рванулся было схватитьдитеза
ноги.
- В толчок его, в толчок! - заорал он. (Волосы у негопочему-тосвисали
на лоб.) Дед Коля бросился на Пашу, испугав его своимстрашнымвидом.Дед
почему-то решил, что ребенок - это он сам,ичтоэтоонсамтакловко
выпрыгнул из Лидоньки; поэтому дед ретиво кинулся себя защищать. Кое-как ему
удалось вытолкать было растерявшегося Пашу за дверь.
Кое-как ему
удалось вытолкать было растерявшегося Пашу за дверь.
Но присутствие младенца - его истошного писка -ввелоПавлавсобачью
ярость и он стал ломиться в дверь, завывая:
"Утоплю, утоплю!".
А разгадка была такова. Паша - раньше, доЛидоньки,унеготожебыли
неприятности поэтомуповоду-досмуриненавиделдетей,потомучто
признавал во всем мире только огромное, как слоновые уши,закрывшиеземлю,
свое голое сладострастие. А все побочные, посреднические, вторичные элементы
- смущали и мутили его ум. Не то чтобы они -втомчислеидети-ему
мешали. Нет, причина была не практическая. Дети просто смущали его умсвоей
оторванностью от голого наслаждения, и заливали его разум, как грязнаярека
заливает чистое озеро, всякой мутью, досками, грязью, и барахлом...
- Почему от моего удовольствия дети рождаются? - часто думал Красноруков,
метаясь по полю. - Зачем тут дети?..
Как только Павел видел детей, он сопоставлял их со своим сладострастием и
впадалвслепую,инстинктивнуюяростьотэтогонесоответствия.
Подсознательноонхотелзаполнитьсвоимсладострастиемвесьмир,все
пространство вокруг себя, и его сладострастие как бывыталкивалодетейиз
этого мира; если бы онощущалсвоихдетейреально,каксебя,тоесть
допустим детишки были быкакнекиедлявидуотделившиеся,прыгающиеи
распевающие песенки его собственные капельки спермы, вернеекончикичлена,
которые он мог ощущать и смаковать так, как будто они находились в еготеле
- тогда Красноруков ничего не имел бы против этих созданьиц;нодетибыли
самостоятельные существа, и Красноруков всегда хотел утопить их из местиза
то, что его наслаждение не оставалось только при нем, а изнегополучались
нелепые,вызывающие,оторванныеотегостоновивизгапоследствия:
человеческие существа. ДляПавланичегонесуществоваловмире,кроме
собственного вопля сексуального самоутверждения, и он немогпонятьсмысл
того, что от его диких сладострастных ощущений,принадлежащихтолькоему,
должны рождаться дети. Это казалось ему серьезным,враждебнымвызывом.Он
готов был днем и ночью гонятьсясножомзадетьми-этимитенямиего
наслаждения, этими ничто отсладострастия...Всеэто,виныхформахи
словах, прочно легло в сознание Павла...
Дите удалось тогда припрятать; дед Коля метался с ним по кустам,залезал
на крышу, прятал дите даже в ночной горшок. Отсутствующая девочка Мила-и
та принимала в этом участие. Только Петенькапо-прежнемускребсявсвоем
углу.
Но Паша не сдавался, серьезный, с развороченной челюстью,онскакалпо
дому с огромным ножом на груди. Потом сбежал куда-то в лес...
История эта, правда, разрешилась стороной; дите самоумерлонавосьмом
дню жизни. Полупьяный врач определил - от сердца.
К счастью Лидонька была проста относительно такихисчезновений;детишек
она скорей рассматривала как милую прибавку к совокуплению; поэтому она хоть
и поплакала, но не настолько, чтобы забыть о соитии.