Лестница вела ввысь круто, с какими-то безжизненными провалами побокам,
и кажется по черному ходу; там и сямвиднелисьгрязные,оборванныедвери
квартир; еле слышались голоса; но Федор знал, что здесь единственныйходв
комнату Извицкого; он тяжело дышал, поднимаясь, и все времяловилвзглядом
свет из каких-нибудь полу-окон,полу-щелей;когдажебылаполнаятьма,
поворачивал голову в сторону по еле слышному, тихомуповелению;вкармане
нелепо болтался нож.
Наконец, на самом верху засветилась какая-то щель; по холодному итупому
вздрагиванью сердца Федор понял, что это квартира Извицкого. Странная истома
овладела им; на лицебылпот,авглубинеслышалосьпение;самобытие
поднималось внутри себя, чувствуя окружающее,какзапредельноеисмерть.
Федор увидел, что дверь слегка приоткрыта и, словноприжавшиськпустоте,
осторожнозаглянулвнутрь...То,чтоонувиделпоразилоего:
нелепо-захламленныйкакими-тополу-старинными,полубудущимивещамиугол
комнаты, огромное, как бы вовлекающее в себя зеркало, перед нимоборванное,
вольтеровское кресло и в нем - Извицкий, висступленнойпозеглядящийна
себя в зеркало. Федор сжался, чувствуя невозможное. Машинально вынул нож.И
вдругуслышалстоны,бесконечные,глубокие,словноисходящиеиз
самовлюбленной бездны. Федор застыл,всматриваясьвотражениеинемог
двинуться с места.
Глаза Извицкого, широко раскрытые, напоенныекаким-тожутким,пугающим
себя откровением, в упор, не отрываясь смотрели наточнотакиежешироко
раскрытые глаза своего двойника. Федору всехорошобыловидно.Двалика
Извицкого дрожали в непередаваемой, бросающейся навстречу друг другуласке;
кожа лица млела от нежности; неподвижны были только глядящие друг надруга,
готовые выпрыгнуть из орбит глаза,вкоторыхзастыласамонежность,ужас
перед "я" и безумиенечеловеческогопереворота.Всеполуобнаженноетело
Извицкого и его лицо выражало нескончаемое сладострастие, бред самовосторга,
страх перед собой, смешанный с трепетомприближающегосяоргазма,ипорыв
броситься на собственное отражение. Волосы были всклокочены, рука тянулась к
своему двойнику и, встречаясь, дверукидрожалиотвозбуждения,готовые
проникнуть в себя и утопить другдругавнежности.Всетело,казалось,
источало сперму и дрожало в непрекращающемся, спонтанном оргазме, точновся
кожа, каждая из миллионов ее пор, превратилась вистекающийкончикчлена.
Стонотдвухлицшелнавстречудругдругу.Зеркалобылохолоднои
невозмутимо, как мир. Из дальнего углавнемотражалсястрашныйпортрет
Достоевского, Достоевского с неподвижным и страдальческим взором.
Вдруг Извицкий ринулся навстречу себе,вбездну;лицоегоприпалок
своему отражению, а тело изогнулось; губы искривились и стали целовать губы;
повсемупространствупоползшепот:"милый,милый,любимый";нервная
судорога сладострастия прошла по влажной щеке; брови изогнулись,словнопо
ним провел невидимой рукой больной ангел; глаза были закрыты, как у мертвеца
вприпадкестрасти;Федорубылахорошовиднасзадисладостнаяшея,
нервнодрожащая, потеющая, извивающаяся каждойсвоейскладочкой.
Вдруг Извицкий ринулся навстречу себе,вбездну;лицоегоприпалок
своему отражению, а тело изогнулось; губы искривились и стали целовать губы;
повсемупространствупоползшепот:"милый,милый,любимый";нервная
судорога сладострастия прошла по влажной щеке; брови изогнулись,словнопо
ним провел невидимой рукой больной ангел; глаза были закрыты, как у мертвеца
вприпадкестрасти;Федорубылахорошовиднасзадисладостнаяшея,
нервнодрожащая, потеющая, извивающаяся каждойсвоейскладочкой...Вэтот
момент Федор инстинктивно двинулся, чтобы вонзить нож в этушею;новдруг
невероятная, бесконечная истома овладела им и парализовала его. При мыслио
том,чтоонпрерветэтотневыразимосладострастный,нежный,
бесконечно-купающийся всебеактсамо-любви,жалостьсразилаего,как
громом. Даже слабого подобия такой жалости он неиспытывалникогда,ник
кому, даже к себе.
Как только он понял суть того, что перед ним происходит, онощутилэто,
как чудо, как взрыв; если бы Извицкий возился с любовницей или скем-нибудь
еще, он, не задумываясь, прикончил бы обоих; но... убитьчеловека,который
так любит себя; любит неистово, до умопомешательства, до слез;этозначило
бы прервать жизнь столь чудовищно-самовлюбленную, представляющуюдлясамой
себя не только сверхценность, но и абсолют... У когобыподняласьнаэто
рука?!.. Все это в секунду, в единую обобщеннуюмысльпронеслосьвмозгу
Федора; он чувствовал, чтоневсилахубитьсущество,стольнеистово,
патологическилюбящеесебя;этозначилобыкоснутьсячего-тонового,
невиданного, болезненно-потустороннего, слишком сверх-родного для себя.
Федорвообразил,какужасающе-непредставимобылобыэтомусуществу
прощаться (хотя бы на миг) с самим собой, с родным, бесконечным; тем более в
такой момент неистового оргазма по отношению ксебе;емупочудилось,что
умираяэтотчеловекбудетлизатьсобственнуюкровь,каксперму,как
истекающее наслаждение и плакать такимислезами,откоторыхперевернется
мир.
Между тем, нож поблескивал в руке Федора и отражался вглубинезеркала,
где-то рядом с портретом Достоевского. Однако Извицкий, поглощенный страстью
к себе, ничего не замечал; как огромнаяпотусторонняяжабаонползалпо
зеркалу, стараясь обнять свое отражение... Федор дрогнул,бросилвкарман
нож и испугался его смертоносного прикосновения; теперь онбоялсядажена
секундупрерватьэтотчудовищныйакт;страшасьсамогосебя,своего
неожиданного взрыва и возможного удара по этому дрожащему телу, он попятился
и, незамеченный, тихо проник за дверь. Не шелохнувшисьпростоялоколонее
минуты две, дышавкамень.Исталкрадучись,оглядываясьнапустоты,
спускаться по черной лестнице...
И вдруг Федор услышал - из только что покинутой имкомнаты,дверьбыла
полуоткрыта - холодный, отвлеченный, нечеловеческий хохот, точно раздающийся
из огромного,непостижимо-оборванногокресла.