Оскалясь, вспоминал про себя стихи Ремина.
Описанный бурный разговормеждуобитателямииХристофоровыммедленно
входил в его душу. Надежноприютившисьрядом,пососедству,онмедлил,
ожидая своего часа. В воображении плыл вспоротый живот Анны и ее крик:"Я..
я.. я.. В вечности, в вечности!" ПоэтическуюголовкуРемина,застывшуюв
самолюбии, онпредставлялсебеотрезаннойитщетнопытающейсяязычком
поцеловать самое себя.
"Футболом ее, футболом!" - неистово бормотал Федор,вцепившисьвкосяк
двери. Он словно видел себя на полянке,предПадовскимгнездом,водной
майке,безтрусов,потногоняющиммертвуюголовуРеминавкачестве
футбольного мяча. "Футболом ее, футболом, - причитал он. - И забить,забить
навсегда в ворота".
О Падове была особая речь; Федорхотелпростоегозадушить,глядяв
глаза, своими руками; чтобы вместе с хрипом из красного рта выдавливаласьи
душа,кошмарная,наполненнаянепостижимымужасом,задающаясебе
патологически-неразрешимые вопросы. Он представлял себя накрытым этой душой,
как черным покрывалом, и выбегающим из этого дома, какбык,вслепоте,-
вперед, вперед, в неизвестность!
Все это не в словах, а в каких-то невыразимых мыслях-состояниях,понимая
все по-своему, переживал Федор. Как огромный идол,переминалсясногина
ногу, чуть не подпрыгивая, вслушиваясь в хрип и бормотанье там, за стеной.
Но постепенно некий томный и потусторонний елей обволакивал его душу. Ему
стало казаться, что он частично уженашелто,чтоискал:всамойдуше
"метафизических", в их существовании. Смрадно щерился каждому, направленному
на "главное", слову Падовских. От этого общения он получалпочтитакоеже
ощущение как от убийства.
Это неожиданно немного снизило его желание убивать; однакож,сдругой
стороны, этожеланиеещеболеевздернулосьиукрепилось,именночтоб
разрешить парадокс и реализовать себя во чтобы то ни стало.
Федор настороженно прислушался к этому вдругнахлынувшемупротиворечию;
чутьдрогнул,испугавшисьнеосуществления;нопотомпочувствовал,что
мертвая радость от бытия Падовскихвсеравноведеттолькокстремлению
получить идентичную, но еще более болезненно-высшую радость от ихубийства.
(Одно напряжение снимается другим, еще более катастрофичным).
Но все-таки он не могизбавитьсяотискушенияпродолжатьощущатьих
живыми. Ибо, о чем бы они ни говорили, он, особенно почему-то сейчас,перед
их приближающейся смертью, продолжал ощущатьихкакнечтопотустороннее,
присутствующее среди живого здесь; а потустороннее нечего было превращатьв
потустороннее, то есть убивать; оно и так частично было тем, чем Федор хотел
бы видеть весь мир.
Но только частично - все равно и здесь завесу надо было порвать...
Тем временем Федор услышал, чтоСашенькаиВадимушкауходят;ушели
Игорек; Христофоров убежал еще раньше.
Это приближало бытовое выполнение его плана: все-таки трудно было бы даже
изощренным способом уничтожить столько людей. Теперь оставались только трое:
Анна, Падов и Ремин. Но - главные. И притом наступала ночь.
Федор метался душою в поисках подходящей смерти.Сначалаемупришлав
голову мысль их сжечь, живьем, ночью, во время сна, когда видения подступают
к горлу.
Тем более, рядом, в сарае, было сено.
Огонь, огонь! - сейчас это соответствовало его душе. Но недостатокэтого
способа былвтом,чтотогдаотпадалавозможностьзаглянутьвглаза
умирающим, насытиться их видом. Поэтому имелсмыслдействоватьтопором-
тоже во время сна.
В конце концов, уничтожив сразу двоих, одного кого-нибудь - лучше Падова!
- можно было бы обласкать, завести с нимразговор,дажепоцеловатьперед
умерщвлением.
Федор не знал на что решится.
Между тем Анна, Ремин и Падов оставались одни в комнате.Большейчастию
молчали
- каждый по своим углам;иногдатолькораздавалисьсдавленныестоны,
вздохи и обрывочные, точно скачущие между ними, слова.
Анна вставала и как бледный, самонаполненный призрак подходила кокну-
пить.
Ремин тихо выл - ему виделось собственное, родное "я", покинувшее телои
бродящеевраздвинутыхмирах.Оносветилосьневиданнымяйнымсветом,
расширяясь как звезда, как Вселенная... все дикие,умопостигаемыечудовища
исчезали, растворяясь в еголучах."Я",отожествленноесчистымдухом,
расширялось и расширялось, и не было конца его торжеству... Нобыллиэто
предел?..
Федорнеслышношевелилсязастенкой;ончувствовалдыханиеэтих
состояний; ворочал ржавый, большой топор.
"Только вечность, вечность!!" - кричал Падов, простирая к себе, в небеса,
руки.
Словно ломались преграды на пути к зачеловеческому сознанию.
Соннов ждал, сам не зная чего, с топором в руках.
Анна плакала в углу.
Ее пронзила гностическая жалось к себе; поформе,правда,Аннавидела
свое "я" - по крайней мере внешне-вболеечеловеческойоболочке;она
являлась себедевчонкой,бродящейвадо-раюнепознаваемого,девчонкой,
играющей в прятки с Непостижимым...
"Бессмертия, бессмертия!! Сию же минуту!!" - стонала Анна, лежа на досках
ржавой кровати, прильнув к каким-то железным прутьям. Волосы ее разметались,
нагубахвыделяласьпена.Казалось,онабылаготоваотдатьсяэтому
бессмертию, лишь бы вобрать его в себя.
"Моя милая, моя милая", - лепетала она, останавливая взгляд непонятнона
чем.
...Вот она уже плывет среди звезд... А вот - на земле - простосидитна
скамейке... И это свято.
- Бессмертия, бессмертия! - выла она, и пытаясь обнять,зацеловатьсвое
"я", точно простирала из своего сознания к себе самой, духовные руки.
Иногда глаза ее выкатывались от непостижимого счастьяиуммутилсяот
желания объективизироватьлюбовьксебе.