Зауру не хотелось выпускать ее из объятий, хоть он и чувствовал тяжелое присутствие Мухтара.
- Вы в метро? - спросил Мухтар.
- Нет,- сказал Заур,- мы пройдемся пешком.
Мухтар попрощался и торопливо зашагал к станции "Краснопресненская", и Заур, задержавшись взглядом на ссутулившейся усталой спине и мешковатой фигуре режиссера, подумал о Мухтаре его же словами: измятая простыня, которой уже никогда не быть парусом и которой парус может только сниться в одиноком номере гостиницы в чужом городе.
Холодный, пронзительный бакинский ветер бил в стекло будки телефона-автомата, в которой Заур окоченевшими пальцами вращал ледяной диск.
- Алло.
- Это я.
- Ага,- сказала она, и в голосе ее не было ни радости, ни огорчения серый бесцветный голос, серый бесцветны тон, серый бесцветный день.
- Когда мы встретимся?
- Я сама тебе позвоню.
- Когда?
- Не знаю.
- Сегодня?
- Нет, нет, не сегодня, и не завтра, и не послезавтра. Через несколько дней.
- Но почему?
- Потом, Заур. Мне надо решить один важный вопрос. Потом ты узнаешь. Прошу тебя, только очень прошу, ты мне пока не звони, хорошо? Несколько дней, неделю, может быть. Так надо. Хорошо?
- Ну хорошо,- сказал он без особого энтузиазма.
- Слово мужчины? Я сама тебе позвоню. Ну, пока.
- А ты меня любишь?
- Люблю, люблю,- поспешно и как-то машинально сказала она, и в этих словах было больше желания поскорее закончить разговор, чем вложенного в них смысла.
- Ну хорошо, до свидания,- сказал он.
- Пока,- сказала она и сразу же повесила трубку. Он некоторое время слушал короткие, назойливо одинаковые гудки - ду, ду, ду...
Проходили дни, и он вздрагивал от каждого телефонного звонка на работе и дома, но Тахмина не звонила. И мать, чувствуя его состояние, нервное и раздраженное, по-своему толковала его, вернее, имела несколько толкований, каждое из которых тревожило ее.
После решимости, проявленной Зауром с поездкой в Москву, Зивяр-ханум поняла, что на этой стадии радикальные меры могут дать лишь обратный эффект, и избрала другой путь: ежедневно малыми дозами, намеками или открыто, резко или мягко, но методично и неустанно изливала по каплям, по крупицам собранную информацию о "непорядочности" Тахмины, о ее прошлых и недавних похождениях, и всякий раз, до того как Заур пресекал эти разговоры или просто уходил из комнаты, из дому, она успевала посеять в нем зернышко отчуждения и сомнения, уязвить его самолюбие.
- Я слышала,- говорила Зивяр-ханум,- что не ты один был в Москве? - Заур, не чувствуя подвоха, прислушивался к следующей фразе.- По тому же поводу, что и ты, и в то же самое время там был и Мухтар Магеррамов,- заканчивала она, зная, что Заур, может быть, уже и не услышит продолжения.- Как же вы ее делили-то? В другой раз:
- Вчера смотрела телепередачу. Режиссер - Магеррамов. Вы же с ним почти родственники...
Заур выбегал из комнаты, не зная, как ему быть; все требования не вмешиваться в его дела и все ссылки на то, что он уже взрослый, приводили к тому, что разговор откладывался на несколько часов или, в лучшем случае, на сутки. Оставался единственный выход - уйти из дома, и он внутренне был готов к этому, даже не задумываясь особенно, куда и к кому пойдет.
Проблема была в другом: он готов был порвать с семьей из-за Тахмины, но любила ли его Тахмина - он не знал, несмотря на все, что было. И, быть может, это незнание, эти сомнения и были ростками тех самых семян, которые сеяла Зивяр-ханум.
- Ты только очередной экспонат в богатой коллекции,- говорила мать.- У нее к тебе чисто спортивный интерес. Жаль, что ты мне сын и между матерью и сыном должна быть какая-то завеса. А то я живо объяснила бы тебе, чего нужно от тебя такой женщине, как она. У нее же все мужчины распределены заранее: муж для ширмы, Спартак для содержания, Дадаш для карьеры, Мухтар для славы, ну а ты, дурачок, для развлечения.
Зивяр-ханум приводила и другие соображения: "Я знаю, на что она рассчитывает: думает, что мы умрем - я и твой отец - и наша квартира, все наше добро, все сбережения останутся ей".
Эта версия была уж вовсе невероятной, и Заур из чистого любопытства спрашивал:
- Не понимаю, каким образом она может рассчитывать на вашу квартиру и добро.
- Очень просто. Она думает, мы скоро умрем, и она женит тебя на себе. Это она в гробу увидит,- взвинчивала себя Зивяр-ханум.
- Так у нее ж есть муж! - пытался Заур как-то привести этот бред в систему.
- Да что стоит такой разойтись с мужем?
- Значит, дело обстоит следующим образом: у нее есть муж и квартира. Она разводится, остается без мужа и без квартиры для того, чтобы заполучить нового мужа и квартиру, когда лет через сто родители этого нового мужа умрут. Так, что ли?
Ему было и смешно, и грустно от фантастических предположений матери, они даже немного успокаивали его своей явной нелепостью. Значит, и другие слова, сведения, разговоры матери были такой же нелепостью. Ну конечно же все, что она пересказывала с чужих слов об отношениях Тахмины с Мухтаром, об их московской поездке (а ведь все там было на глазах у Заура),- такая же неправда. Да, но разве он, Заур, знает все детали даже этой ее московской поездки? А что было в дни до его приезда?
- Они даже в Баку приехали в одном купе,- говорила Зивяр-ханум, и это было правдой. Но когда мать добавила: "в двухместном купе", Заур знал, что это ложь, они приехали в четырехместном купе, и он даже видел их попутчиков пожилую супружескую пару. А с другой стороны, разве он может быть до конца уверен, что знает все об отношениях Тахмины с Мухтаром? Так же, как и о ее отношениях со Спартаком, с Дадашем? Он знал об этом только от нее самой да вот еще от матери, которая суммировала, сгущала и передавала ему мнение "всего города". Так где же была правда? В том, что говорила Тахмина? Или в том, что твердил "весь город"? Когда они бывали вместе, его сомнения исчезали сами собой, то ли от искренности и любви, которые она излучала, то ли от счастья, которое он испытывал от одного ее присутствия. А что, если не было ни любви, ни искренности - была лишь искусная игра? Тогда, значит, счастье тоже было мнимым и ложным? И он вспоминал почему-то ее слова, сказанные в домодедовском лесу, чуть позже, когда они шли по шоссе к Москве: "Если мы сейчас испытываем счастье, это и есть правда, единственная и самая настоящая".
- Помяни мое слово,- говорила мать.- Она разойдется с мужем. У нее свои планы. Вот и Алия говорит, что она перешла на телевидение, чтобы подцепить этого самого Мухтара. Ради бога, пусть цепляет кого хочет, лишь бы от тебя отцепилась.
"Может, так оно и есть",- думал Заур. Может, был выбор: Мухтар и он, Заур. И выбор сделан, и не в пользу Заура. Победу одержала солидность, более прочное, более самостоятельное и независимое положение в жизни, шанс на артистическую карьеру. Поэтому она и не звонит.
Прошло десять дней, а она не звонила, и лишь однажды он увидел ее случайно, мельком - на экране телевизора. И много позже, когда все уже было окончательно решено, она рассказала ему о том дне, о нескольких часах, изменивших русло ее жизни.
Да, Тахмина наконец решилась и набрала номер.
- Да, да,- ответил низкий женский голос.- Я слушаю,- повторил он три секунды спустя.
Тахмина протянула руку, чтобы повесить трубку, но остановилась, перевела дыхание и сказала, зная, что этими словами решается все:
- Попросите Манафа.
Теперь на другом конце провода наступило молчание, вызванное замешательством, и тогда Тахмина сказала фразу, которую репетировала целый день:
- Раз уж я позвонила по этому номеру, значит, я знаю, что он у вас. Так попросите, пожалуйста, его к телефону.
Видимо, они совещались - телефон молчал.