Оноченьхвасталсясилойсвоей, тянулся на палке с гарнизонными
солдатами,поборол пожарного и троих каменщиков, после этого к нему подошел
землекоп Тихон Вялов и не предложил, а потребовал:
- Теперь со мной.
Артамонов,удивленныйеготоном,обвелвзглядомкоренастоетело
землекопа.
- А ты - кто такое: силен или хвастлив?
- Не знаю, - серьезно ответил тот.
Схвативдруг друга за кушаки, они долго топтались на одном месте. Илья
смотрелчерезплечо Вялова на женщин, бесстыдно подмигивая им. Он был выше
землекопа,нотоньшеинесколькоскладнее его. Вялов, упираясь плечом в
грудьему,пыталсяприподнятьсоперникаи перебросить через себя. Илья,
понимая это, вскрикивал:
- Не хитер ты, брат, не хитер!
Ивдруг, ухнув, сам перебросил Тихона через голову свою с такой силою,
чтотот, ударом о землю, отбил себе ноги. Сидя на траве, стирая пот с лица,
землекоп сконфуженно молвил:
- Силен.
- Видим, - ответили ему насмешливо.
- Здоров, - повторил Вялов. Илья протянул ему руку.
- Вставай.
Непринявруки,землекоппопыталсявстать,не мог и снова вытянул
ноги,глядявслед толпе странными, тающими глазами. К нему подошел Никита,
участливо спрашивая:
- Больно? Помочь? Землекоп усмехнулся.
- Костистрадают. Я - сильнее отца-то твоего, да не столько ловок. Ну,
пойдем за ними, Никита Ильич, простец!
И,дружескивзявгорбунаподруку,онпошелснимзатолпою,
притопывая ногами и этим, должно быть, надеясь умерить боль.
Молодожены,истомленныебессонныминочамииусталостью, безвольно,
напоказлюдямплавалипоулицамсреди пестрой, шумной, подпившей толпы,
пили,ели,конфузились,выслушивая бесстыдные шуточки, усиленно старались
несмотретьдругнадругаи,расхаживаяподруку, сидя всегда рядом,
молчали,какчужие.ЭтооченьнравилосьМатрене Барской, она хвастливо
спрашивала Илью и Ульяну.
- Хорошоли научен сьш-от? То-то же! Ты гляди, Ульяна, как я тебе дочь
вышколила! А - зять? Павлином ходит, я - не я, жена - не моя!
Ноуходяксебе,спать,ПетриНаталья сбрасывали прочь вместе с
одеждойвсё,навязанноеим,покорнопринятоеими,иразговаривалио
прожитом дне:
- Ну, и пьют же у вас, - удивлялся Петр.
- А у вас - меньше? - спрашивала жена.
- Разве мужикам можно так пить!
- Не похожи вы на мужиков.
- Мы-дворовые,этовродедворянбудет.Иногдаони, обнявшись,
садились у окна, дыша вкусными запахами сада, и молчали.
- Что молчишь? - тихонько спрашивала жена, - муж так же тихо отвечал:
- Неохота говорить обыкновенные слова.
Емухотелосьуслышатьслованеобыкновенные, но Наталья не знала их.
Когдаже он рассказывал ей о безграничной широте и просторе золотых степей,
она спрашивала:
- Ни лесов кет, ничего? Ой, как страшно должно быть!
- Страхи-в лесах живут, - скучновато сказал Петр. - В степи - какой
же страх? Там - земля, да небо, да - я.
Ивотоднажды, когда они сидели у окна, молча любуясь звездной ночью,
всаду, около бани, послышалась возня, кто-то бежал, задевая и ломая прутья
малинника, потом стал слышен негромкий гневный возглас:
- Что ты, дьявол? Наталья испуганно вскочила.
- Это - матушка!
Петрвысунулся из окна, загородив его своей широкой спиною, он увидал,
чтоотец,обнявтещу,прижимаетее к стене бани, стараясь опрокинуть на
землю,она, часто взмахивая руками, бьет его по голове и, задыхаясь, громко
шепчет:
- Пусти, закричу!
И не своим голосом крикнула:
- Родимый - не тронь! Пожалей...
Петр бесшумно закрыл окно, схватил жену, посадил ее на колени себе.
- Не гляди.
Она билась в руках его, вскрикивая:
- Что это, кто?
- Отец, - сказал Петр, крепко стиснув ее. - Не понимаешь, что ли...
- Ой,какжеэто? - шептала она со стыдом и страхом; муж отнес ее на
постель, покорно говоря:
- Мы родителям не судьи.
Схватись руками за голову, Наталья качалась, ныла:
- Грех-то какой!
- Ненаш грех, - сказал Петр и вспомнил слова отца: "Господа то ли еще
делают?"-Это и лучше: к тебе не полезет. Они, старики, - просты; для них
это "птичий грех" - со снохой баловаться. Не плачь.
Жена сквозь слезы говорила:
- Ещекогдаони плясали, так я подумала... Если он - насильно, что же
теперь будет у нас?
Но,утомленнаяволнением,онаскорозаснула, не раздеваясь, а Петр
открылокно,осмотрелсад,-там никого не было, вздыхал предрассветный
ветер,деревьявстряхивалидушистуютьму.Оставив окно открытым, он лег
рядомс женою, не закрывая глаз, думая о случившемся. Хорошо бы жить вдвоем
с Натальей на маленьком хуторе.
...Натальяпроснулась скоро, ей показалось, что ее разбудили жалость к
материиобида за нее. Босая, в одной рубахе, она быстро сошла вниз. Дверь
вкомнатуматери,всегда запертая на ночь, была приоткрыта, это еще более
испугаложенщину,но,взглянуввугол,гдестояла кровать матери, она
увидала под простыней белую глыбу и темные волосы, разбросанные по подушке.
"Спит. Наплакалась, нагоревалась..."
Нужночто-тосделать,чем-тоутешить оскорбленную мать. Она пошла в
сад;мокрая,вросе,травахолоднощекотала ноги; только что поднялось
солнцеиз-залеса,и косые лучи его слепили глаза. Лучи были чуть теплые.
Сорвавпосеребренный росою лист лопуха, Наталья приложила его к щеке, потом
кдругой и, освежив лицо, стала собирать на лист гроздья красной смородины,
беззлобнодумая о свекре.