Бесцветные
напервыйвзглядглазастранномерцали, подмигивая, но мигали зрачки, а
ресницы-неподвижны.Инеподвижны тонкие, упрямо сжатые губы небольшого
рта,чуть прикрытого курчавыми усами. А уши нехорошо прижаты к черепу. Этот
человек,навалясьгрудьюнаподоконник, не шумел, не ругался, когда люди
пыталисьоттолкнутьего,онмолчаоттиралих легкими движениями плеч и
локтей.Плечиу него были круто круглые, шея пряталась в них, голова росла
какбыпрямо из груди, он казался тоже горбатым, и в лице его Никита нашел
нечто располагающее, доброе.
Кривойпарень неожиданно и гулко ударил в бубен, крепко провел пальцем
покожеего,бубензаныл,загудел, кто-то, свистнув, растянул на колене
двухряднуюгармонику,итотчаспосредикомнатызавертелся,затопал
кругленький,кудрявыйдружканевесты,Степаша Барский, вскрикивая в такт
музыке:
Эй девицы-супротивницы,
Хороводницы, затейницы!
У меня ли густо денежки звенят,
Выходите, что ли, супроти меня!
Отец его выпрямился во весь свой огромный рост и загремел:
- Степка!Невыдайгород,покажикурятам!Вскочил Илья Артамонов,
дернуввстрепанной,как помело, головою, лицо его налилось кровью, нос был
красен, как уголь, он закричал в лицо Барскому:
- Мы тебе не курята, а - куряне! И - еще кто кого перепляшет! Олеша!
Весьсияющий,точно лаком покрытый, Алексей, улыбаясь, присмотрелся к
дремовскомуплясунуи пошел, вдруг побледнев, неуловимо быстро, взвизгивая
по-девичьи.
- Присловьяне знает! - крикнули дремовцы, и тотчас раздался отчаянный
рев Артамонова:
- Олешка - убью!
Неостанавливаясь,четкоотбиваядробь, Алексей вложил два пальца в
рот, оглушительно свистнул и звонко выговорил:
У барина, у Мокея,
Было пятеро лакеев,
Ныне барин Мокей,
Сам таков же лакей!
- Нате! - победоносно рявкнул Артамонов.
- Ого!-многозначительновоскликнулпопи, подняв палец, покрутил
головою.
- Алексейперепляшетвашего,-сказалПетрНаталье,-она робко
ответила:
- Легкий.
Отцыстравливалидетей,как бойцовых петухов; полупьяные, они стояли
плечовплечодруг с другом, один - огромный, неуклюжий, точно куль овса,
изегокрасных,узенькихщелейподбровями обильно текли слезы пьяного
восторга;другой весь подобрался, точно готовясь прыгнуть, шевелил длинными
руками,поглаживаябедрасвои,глазаего почти безумны. Петр, видя, что
борода отца шевелится на скулах, соображает:
"Зубами скрипит... Ударит кого-нибудь сейчас..."
- Охальнопляшетартамоиовский!-слышентрубныйголосМатрены
Барской.
- Не фигурно пляшет! Бедно!
ИльяАртамоновхохочетвтемное, круглое, как сковорода, лицо ее, в
широкийнос, - Алексей победил, сын Барских, шатаясь, идет к двери, а Илья,
грубо дернув руку Баймаковой, приказывает:
- Ну-тко, сватья, выходи!
Побледнев,размахиваясвободнойрукою,онагневноирастерянно
отбивается:
- Что ты! Али мне вместно, что ты?
Гостипримолкли,ухмыляясь,Помяловпереглянулся с Барской, маслено
шипят ее слова:
- Ну, ничего! Утешь, Ульяна, спляши! Господь простит...
- Грех - на меня! - кричит Артамонов.
Онкакбудтоотрезвел, нахмурился и точно в бой пошел, идя как бы не
своейволей.Баймаковутолкнуливстречуему,пьяненькаяженщина
пошатнулась,оступиласьи,выпрямясь,вскинувголову, пошла по кругу, -
Петр услышал изумленный шёпот:
- А,батюшки!Мужвземлееще года не лежит, а она и дочь выдала и
сама пляшет!
Не глядя на жену, но понимая, что ей стыдно за мать, он пробормотал:
- Не надо бы отцу плясать.
- Иматушке не надо бы, - ответила она тихо и печально, стоя на скамье
иглядяв тесный круг людей, через их головы; покачнувшись, она схватилась
рукою за плечо Петра.
- Тише! - сказал он ласково, поддержав ее за локоть.
Воткрытыеокна,черезголовы зрителей, вливались отблески вечерней
зари,вкрасноватом свете этом кружились, как слепые, мужчина и женщина. В
саду,водворе, на улице хохотали, кричали, а в душной комнате становилось
всётише. Туго натянутая кожа бубна бухала каким-то темным звуком, верещала
гармоника,в тесном круге парней и девиц всё еще, как обожженная, судорожно
металисьдвое; девицы и парни смотрели на их пляску молча, серьезно, как на
необычноважноедело,солидныелюди частью ушли во двор, остались только
осовевшие, неподвижно пьяные.
Артамонов, топнув, остановился:
- Ну,забилаты меня, Ульяна Ивановна! Женщина, вздрогнув, тоже вдруг
встала, как пред
стеною, и, поклонясь всем круговым поклоном, сказала:
- Не обессудьте.
Обмахиваясьплатком,она тотчас ушла из комнаты, а на смену ей влезла
Барская:
- Разводитемолодых! Ну-ко, Петр, иди ко мне; дружки, - ведите его под
руки!
Отец,отстранивдружек,положилсвои длинные, тяжелые руки на плечи
сына:
- Ну, иди, дай бог счастья! Обнимемся давай!
Онтолкнулего,дружкиподхватилиПетраподруки,Барская,идя
впереди, бормотала, поплевывая во все стороны.
- Тьфу,тьфу!Ниболезни,нигорюшка,ни зависти, ни бесчестьица,
тьфу! Огонь, вода - вовремя, не на беду, на счастье!
КогдаПетр вошел вслед за ней в комнату Натальи, где была приготовлена
пышная постель, старуха тяжело села посреди комнаты на стул.