– Ох, Дмитриевна, – сказал он и погрозил пальцем котёнку, спустившемуся с печи на пол.
В это время принесли радиошифровку Богарёва о подробностях разгрома колонны танков.
Лядов знал хорошо характер генерала. Он знал, что перед поездкой на самые опасные участки фронта генерал приходил в хорошее настроение, знал, что чем напряжённей, накалённей делалась обстановка, тем спокойней становился Самарин. Он знал и странную слабость этого сурового человека. Самарин, приходя в пустую, брошенную избу, где обязательно оставались верные жилью кошки, вынимал из кармана кусочки заранее запасённого хлеба, подзывал голодного кота либо многодетную кошачью мать и, присев на корточки, начинал кормить их. Однажды он задумчиво сказал Лядову:
– Знаешь, почему деревенские коты не играют с белой бумажкой? Привычки нет у них та-кой, к белой бумаге, а на тёмную бросаются сразу, думают – мышь.
И сейчас Лядов понял, что Самариш после разговора со старухой и получения шифровки пришёл в хорошее настроение.
– Товарищ генерал-майор, – сказал он, – разрешите доложить: майор Мерцалов по вашему вызову явился.
Самарин нахмурился и снова погрозил пальцем котёнку.
– Что ты там говоришь?
– Я докладываю, товарищ генерал-майор: командир сто одиннадцатого стрелкового полка явился по вашему вызову.
– А, ладно. Пусть зайдёт. – Он сказал поднявшейся Дмитриевне: – Сиди, сиди, куда? Пей, пожалуйста, чай, не беспокойся.
Мерцалов утром вышел по просёлочной дороге и соединился со своей дивизией. Поход его не был удачен. По дороге он потерял часть артиллерии, застрявшей в топком лесном месте. Полковой обоз заблудился, так как начальнику колонны был дан неточный маршрут. Наконец полк отбивал при движении нападение немецких автоматчиков, и рота Мышанского, шедшая в арьергарде, вместо того чтобы пробиться к основным силам, дрогнула и вместе со своим коман-диром, не решившимся итти по открытому полю, повернула в лес.
Самарин утром выслушал доклад Мерцалова и задал лишь один вопрос: сколько боепри-пасов оставлено Богарёву.
– Придите ко мне в семнадцать, – сказал он.
Мерцалов понимал, что этот второй разговор будет короче первого и не обещает ему ни-чего хорошего. Поэтому он очень удивился и обрадовался, когда Самарин сказал ему:
– Даю вам возможность исправить ошибки: установите связь с Богарёвым, согласуйте дей-ствия, обеспечьте ему выход и выведите матчасть, которую бросили. Можете итти.
Мерцалов понимал, что поставленная задача исключительно тяжела. Но он не боялся тя-жёлых и опасных задач. Он больше опасался гнева своего грозного начальника.
XVI. Хозяин этой земли
Два дня стоял Богарёв со своим батальоном в лесу. Людей в батальоне было немного. Пушки, замаскированные ветками, глядели в сторону дороги. Разведывательный отряд возглав-лял артиллерист, лейтенант Кленовкин, высокий юноша, имевший привычку часто и без особой нужды поглядывать на часы. В разведчики пошли большей частью артиллеристы, а из стрелко-вого батальона – Игнатьев, Жавелёв и Родимцев.
Богарёв вызвал Кленовкина и сказал:
– Вам придётся быть не только разведчиком, но и начпродом. Запасы хлеба у нас на исхо-де. – Он добавил задумчиво – Медикаменты есть, а вот чем кормить раненых? Им ведь особая пища нужна – кисели и морсы.
Кленовкин, желая испытать своих новых разведчиков, поручил Родимцеву с товарищами первую разведку. Он сказал:
– Да, кроме того, надо обеспечить бойцов хлебом, а раненых киселём и питьём фруктовым: у повара мука есть картофельная для киселя.
Жавелёв удивлённо спросил:
– Товарищ лейтенант, какие же тут кисели? Лес ведь кругом, а на дорогах немецкие танки.
Кленовкин усмехнулся, ему самому казался странным разговор комиссара.
– Ладно, посмотрим.
Пошли! – проговорил Игнатьев.
Ему не терпелось пойти лесом. Они прошли среди лежавших под деревьями бойцов. Один из них, с перевязанной рукой, поднял бледное лицо и сердито сказал:
– Тише, что ты шумишь, как медведь? Другой шопотом спросил:
– Домой, что ли, ребята, идёте?
Разведчики пошли в глубь леса, и Родимцев всю дорогу удивлённо говорил:
– Что с народом стало, прямо удивленье! То стояли в обороне – двухсот танков не испуга-лись, а в лесу двое суток полежали – и вроде совсем скисли.
– Без дела люди, – говорил Жавелёв, – это всегда так.
– Нет, это удивленье только, – повторял Родимцев. Они вскоре подошли к просеке. Больше двух часов пролежали они в придорожной канаве, наблюдая движение немцев. Мимо них про-езжали связные мотоциклисты, один остановился совсем близко от них, набил трубку, закурил и поехал дальше. Прошли шесть тяжёлых танков. Но чаще всего ехали грузовики с хозяйствен-ными грузами. Немцы разговаривали, сидя с расстёгнутыми воротниками, – должно быть, хоте-ли загореть; в одной машине солдаты пели. Машины проезжали под деревом со свисавшей листвой, и почти из каждой машины протягивалась рука, чтобы сорвать несколько листьев.
Затем разведчики разделились. Родимцев и Жавелёв пошли лесом к тому месту, где просё-лок пересекал шоссе, а Игнатьев перешёл просёлок и оврагом пробрался к деревне, в которой находились немцы.
Он долго наблюдал из высокой конопли. В деревне стояли танкисты и пехота. Они, види-мо, отдыхали после перехода. Некоторые купались в пруду и лежали голые на солнце. В саду под деревом обедали офицеры, они пили из металлических, ярко блестевших на солнце стакан-чиков; после обеда один из них всё время заводил патефон, другой играл с собакой, третий, сидя поодаль, писал. Некоторые солдаты, сидя на завалинках, занимались починкой белья, другие брились самобрейками, повязавшись полотенцами, иные трясли яблони в, садах и тычками сни-мали с верхних ветвей грушевых деревьев спелые плоды. Некоторые, лёжа на траве, читали га-зеты.
Эта местность напоминала родную деревню Игнатьева: и лес походил на тот лес, где лю-бил он часами бродить, и река похожа была на реку, где мальчишкой ловил он пескарей и мел-кую тощую плотичку. А сад, в котором обедали и заводили патефон немецкие офицеры, был очень похож на сад Маруси Песочиной. Сколько славных ночных часов просидели они с Мару-сей в саду! Ему вспомнилось, как ночью из тёмной, чёрной листвы светлели белые личики яблок, как вздыхала и негромко смеялась рядом, словно тёплая молодая птица, Маруся. Сердцу стало горячо от этих воспоминаний… На пороге хаты показалась худенькая девушка с босыми ногами, в белом платочке, и немец что-то крикнул ей, показал рукой… Девушка вернулась в хату и вынесла кружку воды. Страшная боль, горе, злоба сжали сердце Игнатьева. Никогда, ни в ту ночь, когда немцы жгли город, ни глядя на разрушенные деревни, ни в смертном бою, не испытывал Игнатьев такого чувства, как в этот светлый безоблачный день. Эти немцы, спокойно отдыхавшие в советской деревне, были во много разе страшней тех, в бою. Он ходил по своему лесу, пригибаясь, говорил шопотом, озирался, а ведь он знал эти лиственные леса, их дубы, осины, берёзы, клёны, как свой родной дом. Он ходил по такому лесу и пел во весь голос песни, которым его научила хмурая бабка Богачиха, он лежал на шуршащих сухих листьях и глядел на небо, он наблюдал возню птиц, разглядывал стволы деревьев, поросшие мхом, он знал все ягодные и грибные места, знал, где лисьи норы, в каких дуплах живут белки, на каких полянах среди высокой травы играют перед вечером зайцы… А теперь немец раскуривал трубку среди леса, а Игнатьев тихо, хоронясь, следил за ним из поросшей кустарником канавы. Чёрный провод, протянутый немецким связистом, тянулся среди милых деревьев – в детском неведении рябины и берёзы позволяли тонким ветвям своим поддерживать проволоку, и через русский лес по этому проводу бежали немецкие слова.