Иногда страх и отчаяние бывали так невыносимо остры, что он вскрикивал и бросался бежать. Он бежал, не разбирая дороги, пока не начинал задыхаться. Тогда он садился, отдыхал немного и снова шёл дальше. А минутами его охватывала радостная уверенность: ему казалось, что отец идёт своим широким спокойным шагом, зорко вглядывается в чащу и всё ближе, ближе подходит.
В одном месте он нашёл много ягод и принялся собирать их. Потом он вспомнил книжку про медведей, которые любят ходить на поляны собирать с кустов малину, и поспешил снова в лес.
Вдруг он увидел меж деревьев человека. Он остановился, прижавшись к толстому стволу, и всматривался. Человек стоял с винтовкой, поглядывал в ту сторону, где притаился мальчик, – очевидно, он услышал звук шагов. Лёня смотрел, смотрел, – густая тень мешала разглядеть сто-явшего. Радостный, пронзительный крик разнёсся меж деревьев. Красноармеец вскинул винтов-ку, а мальчик бежал к нему и кричал:
– Дядя… дядя… Товарищ…. Не стреляйте, это я, я, я!
Он подбежал к красноармейцу и, плача, схватился руками за его гимнастёрку, вцепился в неё так, что пальцы даже побелели.
Красноармеец гладил его по волосам и, качая головой, говорил:
– Где же ты это так ноги разбил… Да ты не цепляйся, нешто я тебя в лес гоню? – Он вздохнул и добавил – Может, и мой так по лесам один бродит. Да немец хоть два раза меня убей, я всё равно в землю не лягу, пока он тут хозяюет. Встану.
Вскоре Лёня лежал на постели из листьев, накормленный, напоенный, с обмытыми ногами. На нём был надет красноармейский пояс с пристёгнутой настоящей кожаной кобурой, в кобуре лежал его жестяной наган. Вокруг сидели командиры, и он им рассказывал о немцах.
Подошёл Богарёв, и все встали.
– Ну, как аспирант? – спросил Богарёв. – Скоро папу увидишь. Наверное, даже завтра. Вы, товарищи, дайте путешественнику отдохнуть.
– Нет, я совершенно не хочу отдыхать, – сказал мальчик, – мы сейчас будем с капитаном в шахматы играть.
– Что, товарищ Румянцев, нашли себе нового партнёра? – спросил Богарёв.
– Да, вот приняли решение сыграть партию, – сказал Румянцев.
Они расставили фигуры, и Румянцев, нахмурившись, уставился на доску. Так прошло не-сколько долгих минут.
– Почему же вы не делаете хода? – спросил мальчик. Румянцев резко встал, махнул рукой и быстро пошёл в сторону леса.
– Ты не обижайся, мальчик, – сказал стоявший рядом сержант-артиллерист, – капитан ко-миссара своего вспомнил, всегда в шахматы играли.
А Румянцев шёл, не оглядываясь, и бормотал:
– Не играть нам во веки веков, Серёжа, не играть во веки веков.
XIX. Утром батальону драться
Казалось, лагерь в лесу бездействовал. Но никогда, пожалуй, в своей жизни Богарёв не уставал так сильно, как в эти дни подготовки к прорыву немецкой обороны. Он почти не спал ночами, мысль и воля его были напряжены. И напряжение его воли передалось всем – команди-рам и красноармейцам, всех охватило приподнятое настроение. Богарёв беседовал с красноар-мейцами, командиры вели учения, между отдельными подразделениями наладилась телефонная связь, радист принимал каждое утро сообщения Информбюро, их перепечатывали на пишущей машинке в нескольких экземплярах, и связной развозил их на захваченном у немцев мотоцикле по лесу, раздавал бойцам. С утра несколько мелких отрядов уходили на разведку, выслеживали немцев, узнавали о движении войск и обозов. Обмундирование бойцов было приведено в поря-док, дисциплина установлена необычайно строгая. За неотдачу приветствия накладывались су-ровые взыскания, рапорты принимались по форме, малейшее нарушение каралось. Наименее обстрелянные, робкие люди постепенно приучались к опасным операциям: им поручалась борь-ба с немецкими связными-мотоциклистами, поимка связистов, уничтожение одиночных грузо-виков.
В первый раз их отправляли в сопровождении опытных разведчиков, а затем предлагали итти самим, действовать в меру собственной силы и на собственный страх. Вечером Богарёв беседовал с командирами, и его уверенность в грядущей победе, уверенность, выросшая на жестоком знании великих тягот первых месяцев войны, убеждала людей.
– Мне обидно, – сказал Румянцев, – что немцы всё твердят: война молниеносная, и назна-чают смехотворные сроки – тридцать пять дней для занятия Москвы, семьдесят дней для окон-чания войны, а мы, невольно утром, проснувшись, считаем – вот уже пятьдесят три дня воюем, вот шестьдесят один, вот шестьдесят два, а вот и семьдесят один. А они у себя, вероятно, гово-рят: ну что ж, не семьдесят, так сто семьдесят, эка беда. Ведь не в споре о календаре тут дело.
– Именно в споре о календаре, – сказал Богарёв, – опыт почти всех войн, которые вела Германия, показал, что она не может выиграть войну длительную. Стоит посмотреть на карту, чтобы увидеть, почему немцы говорят о молниеносной войне. Молниеносная война – для них выигрыш, длительная – поражение.
Богарёв оглядел командиров и сказал:
– Товарищи, сегодня должен вернуться боец, пошедший через фронт в штаб армейской группы. Я думаю, завтра мы выступим.
Он остался с Румянцевым. Они легли рядом на траву и начали рассматривать карту. Раз-ведка, производившаяся дни и ночи, принесла им много сведений.
Румянцев безошибочно определил слабое место в немецкой линии фронта.
– Вот здесь, – сказал он, – подход через леса: нам будет удобно накапливаться, пройдём лесом до самой реки. Я вообще считаю, что если двигаться ночью, мы сможем перейти на наш берег без выстрела, проберёмся незамеченными.
– Вот так так! – удивлённо проговорил Богарёв. – Как же вы, товарищ Румянцев, чудес-ный советский командир, культурный и умный артиллерист, можете помыслить такую ересь?
– Какую? – удивлённо сказал Румянцев. – Какую ересь? Уверяю вас, что мы можем пройти ночью незамеченными. Тут очень жидко у противника, я ведь сам ходил, смотрел.
– Да, именно, именно в этом ересь.
– В чём же, товарищ комиссар?
– Да, чорт возьми! Регулярная часть находится в тылу у противника, а вы предлагаете ей ночью без выстрела проскользнуть. Упустить такую выгодную ситуацию? Да никогда! Мы не будем искать, где у немца пусто. Мы найдём, где у него сконцентрировано побольше техники, ударим с тыла, разгромим его и победоносно выйдем, нанеся ему жестокие потери. Как же ина-че.?
Румянцев долго пристально смотрел в лицо Богарёва.
– Простите меня, – сказал он. – Ей-богу! Правильно, ведь можно ударить, а не проскальзы-вать.
– Это ничего, ничего, – проговорил задумчиво Богарёв, – инстинкт самосохранения часто шутит на войне шутки с людьми. Нужно всегда помнить, что мы здесь для смертной битвы, и только для неё, что окопы роются, чтобы стрелять из них, а не прятаться, что в щели лезть надо для того, чтобы сохранить себя для страшной атаки, которая будет через час. А людям в какую-то минуту начинает казаться, что блиндажи для того, чтобы прятаться, и только для этого… Эту философскую мысль можно выразить просто, – добавил он: – мы сидим в лесу в тылу у противника, чтобы внезапно напасть на него, а не для того, чтобы прятаться в лесу. Так ведь?
– Так, только так.
К Богарёву подошел лейтенант Кленовкин.
– Товарищ комиссар, разрешите к вам, – сказал лейтенант Кленовкин и посмотрел по при-вычке на часы, – гость к нам пришёл.
– Кто такой? – спросил Богарёв, всматриваясь в лицо стоявшего рядом с Кленовкиным во-енного. И вдруг обрадованно вскрикнул: – Да ведь это товарищ Козлов, наш знаменитый ко-мандир разведроты!
– Старший лейтенант Козлов, прибыл к вам по распоряжению командира сто одиннадца-того полка майора Мерцалова, – громко, чрезмерно чётко отрапортовал Козлов, и умные карие глаза его смеялись, как и в первый день их знакомства.