Рвоты у него, вероятно, на почве нервных спазм. Ребенок повышенно впечатлителен.
- Доктор, я хотела спросить еще... Молоко ему можно?
- То есть?
- Козье, - уточнила мама.
- Любое! - ответили ей. - Не только можно, но даже очень нужно!
- Слышал? - спросила мама.
Я промолчал.
Мы с Августой пришли на бывшее кладбище, где Вовка пас козу. То есть: лежал на ватнике и курил папиросу "Герцеговина Флор", по его просьбе украденную мной из портсигара Гусарова, который приехал вчера, чтобы попрощаться с нами перед отъездом на летние маневры.
Вовка курил и приглядывал, чтобы коза не вырвала колышек, к которому она была привязана за веревку. Августа присела на соседнюю кочку и принялась плести венок из одуванчиков. Вовка вынул колышек от козы из своей кочки и воткнул в кочку Августы.
- Другого места не нашел? - не поднимая головы, спросила Августа.
Вовка кинул ватник ей под ноги и улегся.
- Не нашел, - ответил он. - Эй, малый!
- Что?
- Не свистнешь еще папироску? Будь другом.
- Свистну, - пообещал я. - После обеда. Нам до обеда нельзя возвращаться.
- Эт-то почему ж?
- Чтобы их не будить. Спать они легли.
- С утра-то? Ясно, - сказал Вовка. - Дело ясное, что дело темное... Покурим мху тогда, чего ж.
И вдруг Августа говорит:
- У меня есть, но, кажется, сломалась... - И вынимает из кармана кофты гусаровскую папироску. - Нет, согнулась только! На.
Вовка неторопливо раскурил, выпустил изо рта три кольца дыма и оглядел Августу, которая от этого покраснела и туго обтянула подолом колени.
- Ты чо, куришь, что ль? - спросил он.
- Нет, она не курит, - ответил я.
- Тебя что, спрашивают? - прикрикнула Августа. - Конечно, нет, Володя. Курят только женщины легкого поведения.
- Это что ж за такие? - заинтересовался Вовка.
- Н-ну... Обольстительницы. Которые прожигают жизнь по ресторанам.
- Ресторан - это что?
- Не знаешь? Зал такой. Где ужинают, пьют вино и танцуют. Под джаз-оркестр.
- В городе у вас?
- Ну да. Там их полно!
Вовка поднялся на ноги и предложил Августе:
- Отойдем на пару слов.
Они отошли.
Я подсел к колышку. Взялся за него двумя руками, поднатужился - выдернул. Сначала колышек лежал спокойно, потом пополз. Остановился... Потом р-раз - и нырнул в траву. Я подобрал сплетенный Августой венок, надел себе на голову, подбежал к сестре и схватил ее за руку, которая была потной.
- Не хотишь - как хотишь, - сказал ей Вовка. - Давай хоть это, поцелуемся!
- Разве ты не знаешь, как Вера Павловна говорила? "Умру, но без любви поцелуя - не дам!" Ты читал роман Чернышевского "Что делать?"?
- ... я твою Веру Павловну! Сперва, понимаешь, папироской завлекают, а потом Вера Павловна? - Вовка сплюнул.
- Тебе, Володя, - по-хорошему сказала Августа в ответ на эти нехорошие слова, - необходимо повышать свой культурный уровень.
- А тебе - буфера растить! - Он ухмыльнулся. - Тощая уж больно на мой вкус. Мужик, он, знаешь ли, не собака - на кости-то кидаться.
Августа тоже усмехнулась, с трудом удерживая ресницами слезы.
- Эх ты, деревня! - бросила она. - Беги лучше козу свою догоняй.
Я взобрался на кочку повыше. Напрыгавшись по лугу, коза бродила уже у леса. Вовка побледнел. Он даже не выругался, только перевернул на себе кепку козырьком назад и что было мочи погнал за козой.
- Не поймает, - сказал я.
- Поймает, - возразила Августа.
Чего он только не делал, чтобы завлечь козу! Даже на колени перед ней становился, прижимая кепку к груди. Но коза упрямо отбегала. Вовка не выдержал и бросился к ней, но тогда коза заблеяла и со всех ног припустила в лес, где и пропала из виду. Вовка за ней. Августа сказала:
- Должен поймать.
Я промолчал.
Вовка вернулся после захода солнца. Без козы, без кепки и весь исцарапанный. И прямо во дворе был страшно избит вожжами от лошади, съеденной еще в войну. Насилу Гусаров отнял его у хозяйки.
Потом он отнял у нее и вожжи, на которых она побежала в сарай удавиться - о чем нас предупредил петух, вылетевший оттуда в страшной панике.
Из-за всего этого Гусаров ушел к последней электричке. Один. Через лес. Но за него я не боялся, потому что Гусаров настоящий солдат. И даже капитан: четыре звездочки на погонах.
Перед сном мама сказала:
- Придется нам искать другую дачу. Без козы теперь какой смысл?..
На следующий день меня перестало тошнить. Я с аппетитом ел картошку, макая ее в соль. И запивал водой. Мама стала искать другую дачу, но и через три дня ничего подходящего в округе не нашла. Она вернулась злая и усталая.
- Где Августа?
- Не знаю.
- А ну пойдем!
Мы вышли за околицу и увидели, что Августа с Вовкой сидят на кочке. Накинули ватник, а под ним обнялись. Мама закричала и к ним, а они врассыпную. Вовка убежал в лес, а Августу мама догнала и влепила ей так, что из носу у сестры хлынула кровь.
- Что у вас было, отвечай?!
Августа втянула кровь носом, отчего на лице у нее нечаянно возникла довольно глупая ухмылка, - и получила по правой щеке.
- Немедленно в Ленинград! - Мама схватила сестру за рукав и потащила с кладбища. - К гинекологу! И если я узнаю, что ты вот так, за здорово живешь, отдала свою девичью честь, - смотри! Собственными руками придушу тебя, растленная!..
Я выбился из сил пылить за ними и отстал.
- Эй, малый! Погодь...
Меня нагнали три тощие коровы и пастух. Одной руки у пастуха не было, другая протягивала мне рогатый череп.
- Ваша?
- Наша, - узнал я.
- Ну, так бери. Не тяжело? Марии передашь: пусть на людей плохого не думает. Козу ее задрала рысь.
- Рысь?
- Она. Давно их в наших местах не было, рысей. С самой войны, поди. А как товарищ Сталин объявил по репродуктору, что жить нам стало лучше-веселей, обратно, значит, возвернулись. Поверили... Ей, может, в хозяйстве сгодится или что. Донесешь ли?
- Донесу, - пообещал я.
- Эй! Офицер этот, что к вам ездит... Отец, что ль?
- А что?
- Да так. Обходительный... Папироской всегда угостит.
- Мой отец, - сказал я, - пал.
- Н-но?
- На поле боя... - Я вздохнул. - Смертью смерть поправ.
- Ясно, - сказал пастух. - А это кто ж, офицер-то?
- Так. - Я пожал плечами. - Гусаров...
- Ясно. Ну, давай, сынок... С Богом!
Значит, она меня не забыла - кошка с желтыми глазами. Значит, услышала меня... Может, мы с тобой еще увидимся? Проводи меня до станции... Придешь?
Я волочил за собой обглоданный череп, и слезы от предстоящей разлуки наворачивались на глаза.
ЛЕНИНГРАДСКАЯ НОЧЬ
День Сталинской конституции - 5 декабря - они отметили на Садовой, у однокурсника Гусарова - тоже танкиста, тоже гвардии капитана, но с одним живым глазом, другой был как настоящий, но стеклянный. Потом за ними заложили на крюк дверь квартиры, тоже коммунальной, где тоже боялись воров.
И они оказались в темноте. Потому что и на этой лестнице лампочек не было. Дворники в Ленинграде уже и не вставляют лампочки: все равно их вывинтят или разобьют.
Пролета видно не было, но он жутко ощущался справа. И отделяли от этой невидимой пропасти только перила, которые зашатались так, что мама отдернула руку.
- Где ты?
- Ау, - пошутил Гусаров. - Тут мы.
Он стоял у стены и держал на руках Александра, который крепко держался за его погон.
- Лучше я тебя за хлястик возьму, - сказала мама.
Хлястик такой был у него на шинели сзади.
- Тоже дело, - одобрил Гусаров. - Вперед?
- Только прошу тебя: осторожней!
Они стали спускаться. Ступеньки были сильно битые. Еще не отремонтированные после Блокады. И перед каждым новым шагом Гусарова вниз дух у Александра перехватывало.
Двумя этажами ниже их встретила неожиданная просьба, произнесенная хриплым чьим-то голосом:
- Куревом не богаты, гражданин?
- Имеется, - ответил Гусаров.