– Не говорите. Но я сам не пойму, отчего я ужасен. Не пойму, но бегу.
– Вы смерть свою не любите, значит? – осведомился Степан.
– Да нет, при чем здесь смерть. Говорю: себя боюсь. Гляну в себя – увижу огромное, непонятное и еще что‑то, даже слов нет выразить. Увижу – и тикать.
– Так от себя же не убежишь, – изумился Степан с добродушием.
– Убежишь, если захочешь. Я не просто ведь бегаю. Могу и присесть.
– И что?
– Глазки закрою – чтобы вовне и вовнутрь не смотреть. Закрою с пониманием, не просто так. И тишина наступает. Себя не вижу. Ничего не боюсь.
– Исступленный вы человек, Митя, – заметил Данила. – Слишком уж в себя не заглядывайте. Может, видите вы там другого, а не себя.
– Хватит, хватит! – чуть не завизжал в ответ Митя. – За статью спасибо. Но не надо в меня тыкать. Я не медведь какой‑нибудь в зоопарке.
– Никто в этом не сомневается, – ответил Степан, покачав головой.
– Я знаю только одно, – раскрывал душу Митя, – если я выдержу, не сбегу, а загляну надолго внутрь – меня не будет. Будет тот, кого я не знаю и понять не могу. Мне страшно.
– Это‑то понятно, – сочувственно проскулил Степан. – Но почему бежать‑то ногами надо, физически?
– Мне помогает. Во время бега я сам не свой делаюсь. В том смысле – что не тянет глядеть в себя, даже после бега, на время, конечно. Потом опять тянет. Порой даже думается стать другим, не похожим ни на что. Ну, я побежал. Вы сидите тут, если хотите. В холодильнике что‑то есть поесть. Вот ключ, я прячу под коврик. Все равно все пусто в основном.
– Нет уж, мы тоже убежим. Только в другую сторону.
– Ваш выбор.
– А у вас другие‑то методы есть, чтоб не тянуло в себя?..
– Есть, есть. Но не ваше это дело, наоборот. Ну, я побежал.
…Данила и Степан распивали пиво у заброшенной станции метро.
– Хорош, – сказал Степан, отпив.
– Но в жизни может быть опасен. В будущем. Он еще на пути к тому, чтоб его сознание кардинально изменилось в сторону от человеческого. Но это не скоро, думаю. Пока он в дороге.
– Тебе лучше знать, Данила Юрьевич. Но какой же он будет, если глянет в себя навсегда? В себя невидимого до сих пор?
– Этого никто не знает, – сухо ответил Данила. – Бегом – это он шутит почти, я так думаю. На самом деле он знает, как закрыть дорогу в свою бездну, если она уже показалась. Но считаю, все‑таки глянет. Глянет, куда он денется.
Степан поглядел вдаль. И увидел, как Митя бежит – бежит в лес. «Далеко пойдет парень», – мелькнула у Степана мысль, и он широко улыбнулся в глаза Даниле, как бы призывая его впасть в сокровенную жизнь.
Внезапно Степан почувствовал свое бездонно‑чистое сознание физически, как свое тело. Это с ним бывало иногда. Тогда свое тело, наоборот, он ощущал как мечту, как дымок какой‑нибудь. В этом состоянии он и застыл. Данила улыбнулся, все понимающий, и решил помолчать, пока Степан не вернется в ад. Блаженство длилось недолго, и Степан вернулся.
Данила вдруг попросил Степана рассказать о своих метафизических друзьях. «Из интеллигенции, так сказать», – подчеркнул зачем‑то.
Степан охотно и с прибаутками поведал. «Друзья они мне, в думах моих они всегда есть», – пояснил он Даниле.
– Хорошо, познакомь меня с ними, – предложил Данила.
Степан согласно откликнулся.
– Поглядел ты немного, Степан, на людей измененных, выходящих за пределы здравого смысла очень и очень далеко, теперь ты покажи своих.
Они, я понял, другие, чем мои, и, может быть, мы будем нужны друг дружке.
– Там Стасик исчез, – произнес Степан сурово.
– Это тоже обсудить надо… У меня есть наметки, – отвечал Данила.
Вдали показался Митя. Он бежал обратно.
– Говорун ты, говорун, – остановил его Сергей. – А вот как же видения в зеркалах, Нил Палыч и всякие другие феномены?
Раздался тихий‑тихий телефонный звонок.
– Это Нил Палыч, его душок, – предупредил Сергей. – Пора ему объявиться.
Ксюша подошла, но оказался Андрей.
– Как Алла?.. Как ты?.. И то хорошо… А Толя все свою линию гнет?.. Бедненький, хочет успокоиться. А для меня, Ксения, мир совсем стал непонятен, и потому меня тянет не в бездну, а морду бить прохожим.
– Смотри, на тот свет не попади или в милицию, – обеспокоилась Ксюша.
И наконец Алла объявила:
– Кстати говоря, звонил Степанушка. Более того, он хочет прийти ко мне послезавтра к вечеру, часов в пять, чтобы видеть, как он сказал, «всех». А потом пояснил, что думает о Ксюше с Толей и Лене с Сергеем и обо мне.
– Ему‑то мы всегда рады, бесценный народный метафизик! – воскликнул Сергей.
– Но придет не один. Появился у него новый друг. Сказал, что «необыкновенный». Звать Данилой Юрьевичем.
– Что ж за птица такая? – удивился Толя. – Как кот на голову…
– Раз он сказал «необыкновенный», значит, не кот, а свой человек, – решительно заявила Лена, отхлебнув винца. – У Степана поразительное чутье на метафизиков. Он их за километры чует, где бы они ни были: в пивной, в науке, на стройке… И не горазд он тем не менее на похвалу. А раз сам удивился от этого человека, то и милости просим Данилу Юрьевича к столу.
– Нил Палыча все‑таки не хватает, – покачал головой Толя, который в душе так же ненавидел «обыденность», как и все остальные. Недаром он так любил известный стишок: «Милые, обычного не надо». – «Да, обычного лучше не надо, – вздыхал Толя, – но во всем нужна мера».
В целом грядущее появление незнакомца все приветствовали.
– У Степана глаз верный.