В целом грядущее появление незнакомца все приветствовали.
– У Степана глаз верный. Он от нутра не ошибается, – умилилась Ксюша, тоже отпив винца.
Данила и Степан пробирались к Алле. Шли изворотливо. Степан вглядывался в углы, как будто там гнездились во тьме небожители.
– Какой ты странный, Данила, – шептал по дороге Степан. – Я странен, но ты более. При первой встрече был один, сейчас вроде другой. Хотя и тот и другой в тебе. Широк ты, Данила, ох широк…
Москва гудела своей многогранной, невероятной жизнью. И Степан слышал этот гул. Оно было одно к одному: Данила и Москва.
Улочки и пустыри становились все пустынней и загадочней.
– Где ж тут дома? Номеров нет, – вздыхал Степан.
Они шли укороченной дорогой, с тыла, минуя шумные проспекты.
Когда подходили, Степан, глядя на Данилу, вдруг воскликнул: «Мама!» – вначале сам не зная почему. Данила не осерчал и где‑то даже согласился.
– А мать‑то у тебя жива? – спросил он для виду.
– Жива еще, – кряхтя, вспоминал Степан. – В Орле окопалась, в домишке с дочкой, моей сестрой, и пьяным мужем сестриным…
– Ну вот и объяснил. Где мы?
– Вот оно, парадное, – обрадовался Степан. – Идем.
И еще раз осторожно взглянул на Данилу. «Там» уже все были в сборе: Лена, Сергей, Алла и Ксюша, Толя с гитарой.
Как только вошли, Данила упал. Лена испугалась:
– Что с ним?!
– Не знаю. Не пьян он, точно, – пробормотал Степан.
Хозяева совсем растерялись от такого гостя. Но Сергей с Толей уложили Данилу на диван в гостиной.
«Хорошо, что Юрка у бабушки», – подумал Сергей о сыне.
Метафизические девочки тем не менее сразу стали хлопотать насчет лекарств. Данила лежал молча, лицо бледное, глаза закрыты.
– Ничего, сам и откроет, – уверенно высказался Степан. – Видно же, что он жив, но хочет около смерти немного побыть.
Ксюша подумала и согласилась.
Вдруг из уст гостя почти шепотом, среди общего молчания, вырвались слова… Необычные, но близкие по звучанию.
– Да это на санскрите! – воскликнул Сергей (он немного знал этот язык). – Только текст непонятный, чувствую, не индусский даже.
Потом прошептались русские слова. Но тихо‑тихо. Вроде того, что Бог не знает Свою последнюю тайну и ищет ее найти.
Однако такой смысл виделся предположительно, слова были обрывочны и не ясны.
Потом все кончилось. Все молчали, не зная, что и думать. Данила оставался не здесь.
– Ну и пусть будет пока не здесь. Может быть, он еще чего‑нибудь скажет, – уважительно по отношению к Даниле вымолвила Алла.
– Правильно. Пульс у него нормальный. Пусть себе лежит. А мы стол накроем около него и сядем рядышком, – обрадовалась Ксюша.
Так и решили: не будить пока. Расставили столик с печеньем, бутербродами, конфетами, винцом и самоваром. И тихонько, с уважением к лежащему, расселись, поглядывая на него…
Когда же разлили чай, Данила вздохнул и открыл один глаз. Глаз был дикий и не вязался с текстом, который он произносил лежа.
Другой глаз упорно не открывался.
– Надо познакомиться, наконец, – сказала Ксюша. – Пусть он и с одним глазом. Ничего. Кое‑что видать.
Но ответом была благоговейная тишина. Даже Толя отложил гитару.
«Хоть бы сказал тогда чего», – подумала Ксюша.
И вдруг открылся второй глаз, уже не такой дикий. Данила нехотя, помято приподнялся на диване.
– Прошу прощения. Со мной бывает иногда.
Забылся.
– Вы, однако, на санскрите говорили, в забытьи‑то, – заметила Лена.
– Во время такого не только на санскрите, а еще на каком‑нибудь не существующем никогда языке заговоришь, – потверже уже определил себя Данила и добавил: – Водочки‑то налейте. Заодно и познакомимся.
В шкафу тут же нашлась и водка. Вид у Данилы был отнюдь не сонный, даже в высшем смысле сна, но замешанный на сочетании всего мыслимого и немыслимого.
Взглянув на него, проснувшегося, все почти разом запричитали:
– Свой, свой… свой!!
Ксюша подскочила к Степану и поцеловала его– «молодец, Степанушка, своего привел!»
Данила мрачно оглядел присутствующих и мрачно сказал:
– Да и вы свои.
Дружба немного истерично, но состоялась. Сразу нашли общий язык, и беседа потекла, как будто давно знали друг друга. Но, с другой стороны, от Данилы веяло чем‑то новым, непонятным и ошеломляющим. Один глаз Данилы иногда то закрывался, то опять открывался – непроизвольно, но как надо. Поражала в нем смесь дикости и интеллектуализма ангелов. Понемногу раскручивали перед ним и историю со Стасиком.
И когда наконец Даниле подробно, с особенностями, рассказали о происшествии в морге, а потом о появлении на автобусной остановке живого Стаса, – то Данила однозначно всех изумил. Закончили, а он ут‑робно захохотал, а потом вообще расхохотался так, что Ксюша подумала: а ведь его не унять. Даже Алле – слегка от безумия – передался его смех.
– Что это вы так? – поинтересовалась Лена. – Если столкнетесь с этим в жизни, то небось вздрогнете.
– Да я и так давно вздрогнутый, – ответил Данила, широко улыбаясь. – А если серьезно, то это же счастье, если так… Пора ведь, пора наконец взорвать этот весь вселенский порядок. Надоел он, вот так, – и Данила сделал резкое движение. – Рождение, взросление, смерть, покойник. Нет чтобы из могилки‑то выскакивать, погнив вволю, в мире земном снова погулять, поплясать, песенки спеть под гитару, а потом, может быть, по другим мирам, видимым и невидимым, как перекати‑поле пошляться, потом вернуться опять – в ту же московскую метафизическую квартирку и покуролесить как следует, гномам морду набить…
– Хи‑хи‑хи, – Ксюша не могла удержаться.
А Лена внимала уже с упоением: Данила другим обернулся лицом.
– А то скушно, – произнес Данила, сокрушенно покачав головой. – На Руси веселие должно быть, а не этот идиотский вселенский миропорядок. Живые, мертвые… Тьфу! – Данила даже сплюнул. – Все иначе должно быть. А уж если посмотреть на теперешнее земное устройство и проекты в этом плане, так сказать, то здесь такая мертвечина, такая скука смертная будет – что у тараканов глаза на лоб полезут. Тут уж пути два: или превратиться в клопов, или впасть в безумие.
– Ну, это нас не коснется, – возразила Алла.
– Само собой. Я просто для смеха говорю. Мы не антиклопы, – кивнул головой Данила, отхлебывая водочку. – А вот вселенский порядок пора, пора порушить. Разве семнадцатый год – это революция? Ну, для истории, может быть. А по большому‑то счету – так, курицам на смех. Мертвые не встали, сознание не расширилось. Великий поэт написал: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Оно, конечно, приятно, но уж больно противник ничтожный…
– Верно, – чуть взвизгнула Ксюша. – Мы не антиклопы! Вы кушайте пирожки‑то все‑таки, Данила Юрьевич!
– А вот если переделать строчки, – продолжал тихо Данила, – вот так, к примеру: «Мы на горе демиургам мировой пожар раздуем!» – это совсем другое дело, все‑таки Боги, мироустроители…
– Браво! – вскрикнула Ксюша.