Свои необычные пляски у черной дыры он забывал здесь и был подтянут, словно попал в имперский мир.
На следующее утро он позвонил Алле и Лене.
– Сегодня в пять часов вечера Гробнов готов принять нас. Я умолил его: человек он сумрачный в смысле неожиданных знакомств. Встречаемся у памятника Достоевскому.
Гробнов встретил их полуулыбкой:
– Проходите, проходите. У меня кошмар, но умеренный.
Алла вздрогнула, но кошмар всего‑навсего выражался в беспорядке, обилии черного цвета и старинных географических картах, разбросанных по столам.
Было такое впечатление, что если бы не друг детства (Данила был ребенком, когда Гробнов как‑то раз принял его, и с того началось), то Владимир Петрович не предложил бы гостям даже чаю.
«Если он на меня еще раз взглянет этим взором в никуда, я взвою», – подумала Алла.
Но она не взвыла. Гробнов несколько раз эдаким взглядом, словно инфернально‑небесными лучами, пронзил присутствие гостей, а потом вдруг порозовел и заговорил, очень бодренько и с напором:
– Все понял. Принимаю, принимаю!
Алла, которая немного ошалела от всего с ней и ее мужем происходящего, возьми и вдруг спроси:
– Владимир Петрович, когда наконец исчезнет современная цивилизация?
Гробнов не удивился:
– Если сказать глобально – лет через четырес‑та‑пятьсот окончательно. А до этого постепенно, с предзнаменованиями, процветаниями, падениями и хохотом!
И он показал гостям копию какой‑то старинной карты с примечаниями на латинском языке.
– Смотрите, вот где проходят изломы, затопления, провалы, а главное – исчезновения.
– Но Евразия остается! – выкрикнула Лена.
– Владимир Петрович забыл заметить, – чуть насмешливо вмешался Данила, – что современный человечек может и не признать в людях того времени своих, свой род. А планетку эту тем более может не узнать. Да и некоторые обитатели или гости нашей Земли покажутся ему странными. Надеюсь, будет возвращение Богов, ушедших после Троянской войны, и так далее, и так далее.
Гробнов нахмурился.
– Все это будет совсем не так, как у древних. И вы это прекрасно знаете, Данила. Думаю, что все станет еще более сюрреалистично, чем на картинах Дали. Да и страшновато где‑то… Конечно, идиотическая цивилизация потребления исчезнет… Однако агония, со взлетами конечно, продолжится, но в иной форме. Надежды на технологию и так называемую науку лопнут как мыльный пузырь. Современная инфантильная цивилизация рухнет, все это мелочь. Взойдет иное…
– Вы говорите, агония, – опять усмехнулся с какой‑то черной улыбкой Данила. – Но агония – замечательное состояние, ибо только в агонии познается высшее и скрытое от глаз бодрствующих…
Гробнов махнул рукой и замер, словно его размышления приняли другой оборот. Лена внимательно следила за ним, и ей казалось, что его гложет какая‑то огромная и жалящая мысль. Алла же почему‑то решила, что Владимир Петрович дойдет до конца своих исканий и откроет то, что хотел, но только уже в гробу. «Удивительно, как гроб подходит к нему, словно праздничный костюм, – мелькнуло в ее сознании. – Но где… где Стасик?..»
– Все тайны, все зерна, заложенные в этом людском роде, будут доведены до логического конца. Но этот конец растянется надолго и будет фантастичен, а для некоторых и приятен.
– То ли еще будет, – вздохнула Лена.
Однако надо было переходить к делу.
Данила, опять сменивший свою суть, или, может быть, оболочку дикого скифа на облик изощренного интеллектуала, а не искателя черной дыры, каким он был в глубине, в суровых, не обильных, но достаточных тонах описал Гробнову проблему: существуют люди, душа которых иная, чем у нас, в какой‑то степени, конечно, а то и полностью.
Одного такого он видел здесь, в Питере. Его фамилия Ургуев. Имени и отчества у него как будто нет. Нам необходимо его найти.
Гробнов вынул из шкафа водку и задумался. От этих дум он даже почернел.
– Я знаю, о ком вы говорите, – наконец выдавил он из себя, разлив по маленькой. – В нечеловечьих кругах у него есть еще то ли имя, то ли прозвище: Загадочный.
Аллочка напряглась: неужели, неужели…
– Но мне бы не хотелось открывать к нему дверь, – вздохнул Гробнов, и чернота вдруг сошла с его чуть‑чуть профессорского лица.
– Да почему же так?! – воскликнул Данила. – Я человек свой и в нечеловечьих кругах.
– Вы‑то свой, а вот девочки… – угрюмовато, но где‑то по‑мертвому галантно добавил Гробнов, указывая глазами на Лену и Аллу.
– За девочек я отвечаю, – слегка рассердился Данила.
– Да и вам открывать дверцу к нему я бы поостерегся, – осклабился Гробнов. – Дело в том, что Ургу‑ев, ну как бы вам объяснить, не может мыслить…
– Как это так? – ахнула Алла.
– Он просто не по‑нашему мыслит. Поэтому контакт с ним затруднен, до патологии. Я сам это испытал.
– Но попытка не пытка, – возразила Лена, вкусив рюмочку водки.
– Наоборот, именно пытка. Не знаю, не знаю… По моим сведениям, мало того что он не наш, он, на мой взгляд, вообще не может быть отнесен к существам. На то он и Загадочный. От него можно ожидать великого блага или же дикого вреда.
– Я извиняюсь, – вздохнула Лена, – но вид‑то человеческий он имеет? Вообще, какой он из себя?
Гробнов почесал за ухом, став немного добродушней.
– Вид его никакого значения не имеет, – и Гробнов испил еще рюмочку.
– Главное, вы не можете к нему подойти на уровне разума.
– Какого разума? Человеческого? Или даже… – вопросила Лена.
– По крайней мере того, который в наших возможностях, – спокойно возразил Гробнов. – Об остальном разуме чего говорить! У нас, слава Богу, не он один.
Возникло молчание.
– О кошмар! – внезапно выговорил Гробнов.
– Владимир Петрович, – просветленно развел руками Данила, – бросьте! Нам ведь он нужен, только чтоб получить информацию. К тому же я видел Ургуева не только физически, но и духовными глазами. Да, это кошмар, но не «о кошмар!».
– Да я не об этом, – ответил Гробнов, опять погрузившись в себя.
– Нам этот Загадочный нужен, чтоб он вывел нас на человека, который стал жертвой изменения прошлого, – резко сказал Данила.
Гробнов тогда словно проснулся и чуть‑чуть подскочил.
– И туда вы нос сунули, – воскликнул он. – Ну вы герой, герой! Прометей эдакий! Хорошо, в таком случае я дам!
И Гробнов встал со стула, походил вокруг гостей, точно вокруг иножителей, и вынул откуда‑то рваную записную книжку. Потом вздохнул.
– Записывайте адресок… Вот так. Но спрашивать надо не Ургуева и не Загадочного, конечно, а Ти‑хонравова Всеволода Иваныча. Такова сейчас его одежда. И не забудьте сказать, что вы от меня. Письмецо я черкну ему сейчас.
И через минут пять он передал Лесомину записочку следующего содержания:
«Многоуважаемый Всеволод Иванович, податели этого письма ищут Вашего доброго совета. У них сгорело дерево на дачном участке.
Ваш друг Гробнов».
Данила с пониманием отнесся к такому письму.
– Теперь дело в шляпе, Володя. Мы пошли, – сказал он.
– Владимир Петрович, на прощание покажите еще раз эту карту катастроф… – попросила Лена.