Мы пошли, – сказал он.
– Владимир Петрович, на прощание покажите еще раз эту карту катастроф… – попросила Лена.
Гробнов отказал. Так и расстались. Гробнов, правда, добавил, уже в дверях:
– Велик, велик ты, Данила…
И гости вышли на улицы любимого Питера, а Гробнов лег в постель. Тайная мысль, которая жгла его, была одна; пора высшим силам отменить разум и этот мир.
Открыл человечек, но его почти не было видно. Данила, не говоря ни слова, поспешно сунул ему записку от Гробнова.
Ургуев (это был он) прочел и поманил их в глубь черно‑потустороннего коридора, по которому, на первый взгляд, могли проходить только призраки или крысы.
Ургуев потом как‑то исчез (да его и так почти не было видно) в какую‑то комнату‑дыру, откуда высунулась его рука и поманила.
Все четверо очутились в комнатушке неопределенного измерения, но весьма приличной и где‑то подземно‑эстетской. Посреди – круглый стол со стульями.
«Осталось только завыть», – подумала Алла.
Ургуев проявился.
«Боже, какие у него большие уши при такой худобе. Да и сам он низенький какой‑то, – подумала Лена. – Но глаза – странные. Меняются как‑то, не то по выражению, не то на самом деле».
Данила же отметил, что как‑никак, но с этим парнем он никогда бы не решился сплясать около черной дыры. Не то чтобы он свалит и себя, и тебя в бездну, а просто само по себе. Еще неизвестно, куда упадешь после этого.
Ургуев же вдруг вскрикнул, так что Алла вздрогнула.
– Зачем пришли – знаю, а вам отвечу! После такого высказывания Данила подобрел и расплылся в блаженнейшей улыбке:
– Так бы сразу и говорили. Мы все поняли.
– О том, кого ищете, – вымолвил Ургуев полуисчезая, – мне ничего не надо знать, кроме, во‑первых: какая у него форма ушей и рта?
Алла изумленно ответила.
– В постель мочился?
– Нет.
Из другого угла последовал следующий вопрос:
– Когда родился тут, какой первый сон видел? Алла пробормотала: «Откуда мне знать», на что
Ургуев несказанно удивился и процедил:
– Как это он вам не рассказывал, ничего себе человек!
Уши у Ургуева порой двигались как будто сами по себе, точно они были не его.
Наконец он опять взглянул на записку, словно в ней был глубоко запрятанный смысл. И спросил:
– Был ли он мертвым?
Лена уже понимала, конечно, что человек этот где‑то свой, хоть и грядущий. Тем более раз он задает такие вопросы. И она ответила:
– Чуть в большей степени, чем все люди.
– Это любопытно, – хмыкнул Ургуев.
Алла же начала рассказывать о всем этом безумии с моргом, но Ургуев ее остановил:
– Отвечайте только на мои так называемые вопросы. Если что еще, я узнаю от Гробнова. Он нужное подчеркнет. Гробнов любит отличать живое от мертвого, и потом…
Данила прервал и посетовал:
– Я ушами вашими любуюсь. С такими ушами не пропадешь.
Ургуев замолчал, а потом пискнул где‑то рядом:
– Я уже давно пропал. Мне хорошо. Уши ни при чем тут. Они вам нужны, мои уши.
– Чуть бы пояснее, – пожаловалась, в свою очередь, Алла. – Впрочем, что это я… Неплохо ведь.
– Последний вопрос: интересовался ли искомый когда‑нибудь гусями?
Тут уж Алла не выдержала – захохотала. Ургуев одобрил:
– Хорошо ответили, Алла!
«Он и имя мое знает, мы же молчали». – Дрожь неприятно прошла по спине Аллы. Лена улыбалась. «Он свой, он свой», – прошептала она Алле.
– Тогда еще один вопрос: участвовал ли в спиритических сеансах, при сильном медиуме и так далее?
– Было с ним.
– Ну вот, на пока достаточно.
– Может, еще чего спросите?! – тоскливо воскликнула Алла. – Мне покоя нет!
Ургуев побледнел.
– Я бы, может, и спросил, но, вот ваш Данила чуть‑чуть знает, дело в том, что я быстро теряю способность мыслить и, следовательно, говорить по‑вашему, по‑человечьи. Слышите, у меня язык еле ворочается, – обратился он к Даниле. – Устал я по‑вашему. Устал уже. Сколько можно.
– И что же будет? – спросила Алла.
– Будет черт знает что. К тому же ни я не пойму – что вы говорите, ни вы – что я, если вообще скажу. Уходите! Уходите, как это сказать иначе… До завтра…
Лена возмутилась:
– А ответ?! Где Стасик, по‑вашему? Ургуев отскочил и вздохнул:
– Я же обещал, что ответ дам… Но подождать надо. Будьте робкими.
– Когда и где ответите? – спросил Данила.
– В Москве. Через там пять иль шесть ночей. Телефон дайте любой… А в Москве я почти всегда. Позвоню.
Телефон был дан: Аллы и Лены. Ургуев умилился:
– Какие вы тихие все стали. Уходите. То‑то. И он погрозил стене.
Трое гостей оказались в садике. Когда выходили – был провал, ибо Ургуев действовал на нервы: то уши у него чуть ли не шелестели, то глаза его мученически уходили в себя, то его просто как будто бы не было видно. Последнее, пожалуй, раздражало больше всего.
– Да где же вы? – рассердилась Алла, когда прощались, чуть ли не за руку.
В садике Данила Юрьевич, как более близкий к Загадочному да еще чувствуя себя где‑то русским Вергилием, объяснял:
– Дело‑то серьезное.
– В каком смысле? – вмешалась Алла. – Он ответит?
– Мне кажется, что ясный намек будет, – поспешила обнадежить Лена. – Не такой он человек, чтобы водить за нос.
– За нос он водить не будет, – смиренно согласился Данила. – Но я о другом. Как приятно, что мы ушли вовремя. Ургуев по‑человечьи мыслит с трудом. Но когда он начинает мыслить по‑своему и выражать это, то тогда, я был ведь полусвидетелем, тогда не то что понять ничего невозможно, это уж ладно, но страшновато становится.