– Страшновато?.. Да, да, да, – промолвила Лена.
– Страшновато, потому что чувствуешь за всем этим подтекст целой Вселенной. Объял этот тип необъятное, по‑моему. У него совсем другая, чем у нас, мыслительность. То, как он мыслит, – на этом целая какая‑то и темная для нас Вселенная стоит. Ее тень просто виднеется за его этой мыслительностью. Мы там не можем быть. И оттого страшновато по‑своему.
– Все понятно, – вздохнула Алла. – Кто же он?
– Вот здесь я с честью могу сказать: а Бог его знает. Несомненно знает. Но только Бог. Но намеки жутковато‑сладкие, правда ведь, Лена?
– Чистая правда, – кивнула головой Лена.
– Будем ждать его тени, – заключил Данила. – Может, зайдем в кафушку по этому поводу, почеловечимся за столиком, а потом – в Москву, конечно, в Москву!
– Ишь, к Гробнову он заглянет, – усмехнулась Лена. – А тот уж любой факт разукрасит, как покойника для могилы.
– Нам ли бояться фактов, а тем более могилы, – возразил Лесомин.
Но одна мысль вертелась: что делать?
Станислав, тупо посмотрев на троллейбус, словно на идиотизм, пошарил в карманах. Вот и записная книжка. Он открыл ее, и его озарило: Оскар Лютов – к нему надо идти. Он видел это существо в сновидении, которое называют жизнью, и тот дал ему, неизвестно почему, свой адрес. «Надо идти, но что это значит?» – подумал Станислав. Незнакомый мир вокруг внушал только фантастические мысли. Как уж тут «идти»…
Подумав немного, Станислав решил, что единственный путь – чуть‑чуть вернуться в сновидение. Он сделал усилие и впал в легкую дрему. Тогда очертания города опять стали знакомыми, по крайней мере до какой‑то степени, и он мог в таком состоянии передвигаться. А почему он так застремился найти этого Люто‑ва, было выше его понимания… Как во сне он опустился под землю в метро. И как в сновидениях изредка мелькала мысль – сейчас идти туда, вот эту остановку я помню – видел ее во сне… много раз. Особенно эту колонну.
* * *
Оскар Петрович стал не просто ученым, но еще и знаменитым, правда с особенностями. Мало того что он, независимо от самого себя, нередко хохотал во сне, но он еще занимался испытанными древними тайными науками. Лютов как‑то лихо объединил в своем творчестве естественные и неестественные науки. Порой, внезапно проснувшись после своего дико‑сонного хохота, он, сорокапятилетний мужчина, садился на кровать и выпученно смотрел в одну точку.
Порой, внезапно проснувшись после своего дико‑сонного хохота, он, сорокапятилетний мужчина, садился на кровать и выпученно смотрел в одну точку. Думал…
Знаменит он был по‑разному и в разных кругах. По естеству он, физик‑теоретик, отличился двумя вполне нормальными фундаментальными трудами, правда, на весьма пограничные для науки темы. Простые ученые туда не заглядывали: боялись.
Что касается другой линии, то о Лютове ползали по Москве и Петербургу самые чудовищные слухи. То он якобы стулья сдвигал одним своим взглядом (взгляд у него вправду был тяжелый), то вылечивал тех, кто, считай, уже почти умерли (в глазах посторонних, по крайней мере).
Но более всего поражала одна его, можно сказать пещерная, способность: он мог менять форму предметов и даже живых существ. Тому были самые прямые свидетели. Но для того Лютову, Оскар Петровичу, надо было глубоко взглянуть в лицо свидетелю, а потом перевести свой пристально‑каменный взгляд на предмет. И вместо какой‑нибудь табуретки перед свидетелем громоздилось огромное черное кресло, занимающее чуть ли не полкомнаты, да еще уходящее под потолок. Свидетель обычно визжал, хватался за сердце, а один умудрился схватить себя за член, но Лютов быстро и благодушно возвращал все на свои места.
Но чтоб менять форму людей – насчет этого ни‑ни. «Образ и подобие Божие мы не трогаем», – угрюмо говаривал Лютов своему попугаю, сидящему в клетке. И тот истерично повторял его слова.
Но зато братьям меньшим доставалось. Кошки, собачки, завидя его взгляд, с визгом и воем разбегались кто куда, свиньи зарывались в землю. Говаривали, что в зоопарке Лютов огромного льва обернул в верблюда. На время, конечно. Сторож сам видел, но Лютов на него так взглянул, что тот надолго присмирел. «Смотри у меня, – мрачно сказал ему на прощанье Лютов, – будешь тише воды, ниже травы до самой смерти. Хулиганить позволю только потом».
Влиял он также на сексуальные грезы девчонок. Предупреждал их, однако. Бывало, такое напустит, что девочка с воем очнется от сна, а рядом в постели – полоумная жаба, похожая на человека и с тремя членами вместо головы. Потом отпускало…
Таким путем Лютов лечил от ночного блуда тех, кто жаловался… «От блуда‑то ты лечишь, – говаривала ему не в меру сексуальная старушка лет семидесяти, – а ты вот от нечистой силы в моем уме поди попробуй излечи».
В общем, Лютов был очень добродушный человек.
Стасик познакомился с Лютовым год назад, на одной весьма странной тусовке. Половина участников ее были ученые, половина – сумасшедшие, исключая двух‑трех молодых людей, среди них и Стасик. Но Лютов его отметил.
…Станислав уже не был тем Стасиком, с которым познакомился Лютов. Но он смутно догадался сначала позвонить Лютову. И тот откликнулся: приезжайте.
Квартира Лютова отличалась огромностью и роскошью. Как ученый, он часто выезжал на Запад, налаживая там нестранные и странные связи.
Станислава он встретил крайне благожелательно. Взгляд не напрягал, и тогда даже лягушки не боялись его взора.
В прихожей – где‑то в сторонке – маячил охранник. Без лишних слов Лютов поманил пальцем Станислава и посоветовал ему тут же поехать с ним на дачу в Загорянке. Станислав полуотсутствующе не возражал.
Ехали в черном лимузине и все время молчали. Водитель тоже молчал. По дороге гаишник, который хотел было свободно оштрафовать, отшатнулся, взглянув вглубь, в салон.
Дача Лютова оказалась не менее роскошной, чем квартира, но какой‑то мрачной. Скажем прямо: мрачность, даже некая мрачная прагматичность, затушевывала роскошь.
Лютов сразу же провел Станислава в небольшую узкую комнату, у стен виднелась какая‑то аппаратура, но по углам безмолвили пауки.
Оскар Петрович сел в кресло посреди комнаты, а Станислава усадил перед собой на стул. Лютов успел переодеться, и вид его был какой‑то оголтело‑развязный, но в то же время научный.