Смотрела на меня с некоторым недоумением - видимо, за стеклом я ей интересней казался. А также - в седле. Вышла все-таки. Укутана в полотенце. Но - только голова. Короткой своей пухленькой ножкой придвинула к стене вспоротый матрас, криво лежащий. Порядок любит. Потом только глянула в упор на меня. Показала на меня пальчиком... скорей на нижнюю часть.
- Мой! - властно произнесла.
Что это, интересно? Притяжательное местоимение - или глагол? Боюсь, что последнее. Вот тебе и "романтический вариант"!
- Ну? - подстегнула. Правильнее было бы, наверное, - "нно!". Посмотрел на нее... Сейчас бы просроченной виагры сюда! Впрочем... она и не нужна, кажется? Что эт-то? Вот это да. В мои-то годы! Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась?
- О-о-о! - уважительно произнесла Анжелка.
Вот тебе и "о"!
- Счас! - деловито произнес.
Пошел к ванной. Освежающий душ? Вошел внутрь, хотел было прикрыть дверь... Нет, мы немножко по-другому поступим. Вставил средний палец правой руки в светящуюся щель возле петли, на которой дверь держится. Левой рукой потянул дверь за ручку, сдавил в щели палец. Сдавил немножко. Что? Слабо?! Зажмурился посильнее, рванул левой рукой. А-а-а! Вот это по-нашему! Захрустело. Анжелка, надеюсь, вздрогнула от моего вопля? Гордо согнувшись от боли, вышел из ванной. Средний палец правой руки маячит вверх и не сгибается, несмотря на посылаемые сигналы. Анжелка, слегка лупоглазая, с изумлением смотрела на него, оттопырив губки. С таким, видно, еще не сталкивалась. Классику надо читать! "Отец Сергий" называется рассказ. Современная трактовка: я - и. о. отца Сергия. Я. Тот, правда, отрубил пальчик в аналогичной ситуации - но я уж не чувствую себя настолько грешным. Сделал, что мог.
- Извини, - гордо произнес, для наглядности палец подняв. - Должен тебя покинуть.
Помчался, подпрыгивая, в ночную травму, на Малую Конюшенную.
Маленький лысый хирург помял палец.
- Оборвана связка верхней фаланги. Сейчас наложу вам лубок. Недели через четыре, будем надеяться, срастется.
- Да-а?! - воскликнул я.
- Впервые вижу столь радостного клиента! - хирург сказал.
Примчался домой. Мимо кладовки проходя, гипсовому Толстому вздетый пальчик показал. Тот аж побелел.
Глава 15
С утра отец хмурый, насупленный был, бровями стол подметал. Немного Толстого напоминал, сосланного навеки в кладовку.
- Пошли завтракать, - ему сказал.
Думал крикнуть, как Нонна: все гэ!.. Но ее не заменишь.
- Мгм... - отец произнес, не отрываясь от рукописи. И потом долго еще не шел. Не мог оторваться, счастливчик? Наплевать ему на то, что все остывает, главное - его вечный научный шедевр!
...Видать, просто ты завидуешь, что он пишет, а ты нет. Но этим моим злобным чувствам пора дать отпор... Может, Нонна вернется. И к тому времени должны быть тут мир и благодать.
Явился наконец. Мрачно кивнув, уселся. Раньше было принято говорить "Бодр-рое утр-ро!", и как-то это задавало тон на весь день, но теперь, когда нет Нонны, исчезло все. Невелика птичка, да звонкий голосок!
Отец увидал вдруг мой пальчик запеленутый, пострадавший.
- В носу, что ль, ковырял? - усмехнулся. Так подвиг мой оценил. Спасибо, отец, на добром слове.
Похлебал молча каши, маленько потеплел, подобрел.
- Ну, спасибо тебе, что не забыл! - усмехнулся он.
- Как можно!
- Ну, всяко бывает! - откинулся, улыбаясь. Чувствую - сейчас он настроился мудростью делиться. А потом - нельзя?! Хмурое его настроение гораздо меньше раздражает меня, нежели добродушное. Не чует этого?
- При царе еще было...
Начал издалека. При царе Горохе, видимо.
- А, - произнес я холодно. Но его не собьешь.
- Да-а-а... - он произнес неторопливо.
Боюсь, что, пока доберемся мы с ним до сегодняшних дел, день закончится. Но хочешь не хочешь, любишь не любишь, а надо терпеть.
Единственно когда общаемся с ним - за завтраком. Надо!
- А? - он вопросительно произнес, требуя, видимо, поддержки.
Я кивнул благожелательно: мол, давай, давай! Время терпит!
Но не в такой же степени! Минут пять после этого он молчал. Склонив брови, яростно растирал в чашке лимон с сахарным песком. Сколько сил еще в нем!
- Так что - при царе-то? - пришлось его немножко поторопить.
- А?! - снова произнес. Молодецки уже огляделся: мол, если так просите, так уж и быть, расскажу.
Просим, просим.
- Лет пять мне еще, что ли, было. Или шесть?
- Ну, не важно, - проговорил я.
Он усмехнулся, заранее и меня настраивая на веселый лад.
- Жили бедно мы с матерью. Отец в бегах...
Это знакомо мне. Веселое начало.
- А детей нас семеро. Я почти самый старший. Второй после Насти. Нина еще в люльке была. А я уже самостоятельный вроде.
Это какая-то сага!
- Ну, утром встаем... нас кормить чем-то надо. А нечем!
Если он намекает на плохой завтрак!.. пусть дальше готовит сам!
- Мне мать и говорит: ты к Андрюхиным пойди, вроде как бы по делу. Тут письмо от отца пришло - вот от него поклон им и передай! А Андрюхины, наши дальние какие-то родственники, богато жили! Был, помню, у них Тимка, мой ровесник. Дружили мы. Прибегаю к ним: "Здрасьте!" - "А-а! - хозяйка мне говорит, - явился. А мы уж хотели кошку в лапти обувать да за тобой посылать!" Намекая вроде, что я каждый день к ним хожу. Андрюхины, за столом сидя, смеются. Тоже большая была, дружная семья. "Ну, садись уж за стол, раз пришел!" - говорит хозяин. И я чувствую, что добрые они и любят вроде меня, но все равно - неловкость. Вспомнил - прям как сейчас! "Да ты раздевайся", - хозяйка предлагает. "Да я на минутку, прям так!" - сажусь в полушубке. Андрюхины смеются: "Ишь богатый какой! Шубой хвастает!" Понимаю, что любовно смеются, но неловко все равно. Главное - начинаю есть и потею, в полушубке-то. Но снять теперь - тоже неловко. Обливаясь потом, быстрее ем, чтоб с неловкой этой ситуацией покончить, а от спешки потею еще сильней, пот капает в плошку! Но полушубок, с отчаянием понимаю, еще и потому нельзя снять, что рубаха рваная - совсем застыжусь!
Отец умолкает, уносясь чувствами туда. Да и я тоже. Он, наверное, единственный человек, который помнит то время. Понимаю - это ж колоссальное счастье для меня, что я это слышу.
- А что ели - не помнишь? - с надеждой спрашиваю я.
- Почему ж? Помню! - бодро отвечает он. - Кулагу ели.
- Что это?
- А? - снова, подняв брови, смотрит соколом, гордясь с полным основанием, что такое помнит. Может, он один только это уже и знает?
- Кулага? Ну, это... мука с солодом. Такая кашица. С фруктовыми какими-то добавками - яблоки, кажется! - не вникая уже в мелочи, чуть свысока произносит он.
Бежать записывать? А куда? Я-то уже не пишу.
Все же - к нашим дням надо вернуться.
- Отец! - решительно произношу я. - ...Скоро Нонна может вернуться.
- Нонна? - Он удивленно поднимает мохнатую бровь. Забыл, видимо? Кулагу помнит - а Нонну забыл? - И что? - спокойно интересуется он. Да. Особого энтузиазма не высказал. Хотя знаю, что дружат они за моей спиной, иногда нарушая мои заветы. Забыл? "И что?"
- Так вот...
Не хотел об этом говорить... Решил так: если он по дороге на завтрак уберет кальсоны свои с батареи в сундук, возникать не буду! Но он даже не глянул туда, прошествовал величественно! И так, видимо, будет. Втемяшить что-либо трудно уже ему. С огромным трудом втемяшил, чтоб старое свое белье после ванной клал на батарею, сушил, а то он раньше прямо мокрое клал в грязный сундук. Это - удача. Но дальше не пошло. Чтобы с батареи снести в сундук - это его уже не заставить. Так что, похоже, правильней мне жалеть, что начал его воспитание. Так поздно.
- Отец! - все-таки говорю. - Сколько можно тебя просить, чтоб ты кальсоны свои убирал с батареи? Неприятно. Особенно женщине.