Понимаешь?
- Они еще не высохли! - яростный взгляд.
- Да ты даже не прикоснулся к ним, когда шел!
- Нет, прикасался! Когда ты дрых еще без задних ног!
Пошла драка! Тут уж не до гармонии - только успевай!
- Ну если ты встаешь так рано... - нанес ему меткий удар, - то тогда будь любезен выливать банку с мочой, пока никто не видит этого!
- Не хочу вас будить! - ответил яростно. - Потом... и другие соображения есть, чисто физиологические!
- Тебе трудно лишний раз пройти до уборной?
Яростное молчание. И в этом наверняка у него есть какой-то свой метод, как в скрещивании растений, научно обоснованный... его вряд ли собьешь! А что мы при этом испытываем (слился уже чувствами с Нонной), ему наплевать! Главное для него - научное совершенство, "абсолют"! Не имеющий никакого отношения к жизни!.. во всяком случае - к сегодняшней!
В гордом молчании брякал ложкой. Потом, немножко оставив каши, отодвинул пиалу.
- Каша вся в комках! - произнес надменно.
Гурманом он исключительно здесь сделался, переехав к нам. Раньше, в сельской своей жизни, что попало ел. "Гвозди переваривал!" - как сам гордо говорил. Теперь гурманом заделался!
- Отец!.. - после восклицания этого я долго молчал. Что бы ему сказать такое, как бы уладить все? Безнадежно! - Отец! Скоро Нонна выходит. Она... не совсем в порядке еще. Прошу тебя: не придирайся ты к ней! Главное сейчас - не истина, как ты любишь, а спокойствие. Не спорь с ней - даже если она не права. Она этого не выдержит.
- А я - выдержу?! - Отец тоже уже задрожал. Очаровательный завтрак. Судя по нему - все готово к приходу Нонны. Вспомнил недавний их скандал. "Если он будет... баррикады в своей комнате делать, - Нонна дрожала, - я вообще из дома уйду!" - "Ты в стол мой лазаешь! Деньги берешь!" - "Я?!" "Ты!" Трудно тут с гармонией! Но вроде немножко успокоили там ее?.. С другой стороны - только она и вспоминала вечером: "Пойдем к отцу твоему, поговорим. Ить скучаить". И мы шли.
- Ну, спасибо тебе за разговор. И завтрак! - Отец скорбно поднялся. Как меду напилса!
Сутулясь, слегка склоняясь вперед, как пеший сокол, по коридору пошел. Зря я его! Это я сам жутко боюсь ее прихода - а вину, уже заранее, на батю валю. А он-то чем виноват? Выбрал свою линию - на возраст девяносто двух лет - и этой линии держится. И не уступает! И прав! Я от победителя-бати устаю, но каков будет он - побежденный? Вот когда горе начнется. Не приведи господь!
Отец строго из коридора выглянул, махнул своей огромной ладонью.
- Суда иди!
Что-то там изобрел. Побитым уходить с поля боя - не в его правилах. Взял в руки себя, что-то придумал.
- Это ты наворотил? - указал на рубашку мою, брошенную на сундук. Так это и останется?
Молодец! По очкам - победа! Я кинул в сундук рубашку грязную, а заодно и кальсоны его, которые он протянул мне величественно, и гордо ушел. Молодец! Пока он побеждает - или пусть думает, что побеждает, - жить все же легче ему. И нам, стало быть, легче - когда в форме человек!
- Таблетки прими! - строго я ему крикнул. Но это ж разве реванш?
Он вернулся-таки - еще грозно, но уже весело из-под кустистых бровей поглядывая: победил, так весело на душе!
Взял фужер со стола, водой налитый, сморщившись, посмотрел туда, словно там гадость налита какая-нибудь. Есть такая привычка у него, не очень приятная. Я уже ему говорил!
- Водопроводная вода? - грубо спросил.
Сам бы мог решать такие проблемы!
- ...Да! Водопроводная! Но - не отравленная. Кипяченая, - сказал я.
Весело на меня уже поглядел. Выломал из пластинки таблетки, ссыпал в ладонь свою огромадную, снова сморщился, скушал, запил водой.
Вот и хорошо.
- Побреюсь, пожалуй. - Отец задумчиво седую щетину поскреб.
Мне бы надо срочно побриться - мало ли что? Могут в больницу вызвать. Ну ладно уж, хорошее настроение его, с трудом созданное, будем беречь.
Из ванной с моим тюбиком высунулся:
- Мыло?
Довольно грубо звучит, а это, между прочим, международный шейвинг крем "Пальмолив"! Молча кивнул - хотя столь потребительское отношение к моему крему покоробило меня. Тюбик тощ, а когда новый куплю - не знаю. Триста у. е., выданных Бобом, тают... как крем!
Сучья отняли навсегда - и больше нет у нас с ним общих доходов. Просроченная виагра уехала куда-то... Пенсия? На нее максимум неделю можно прожить. Кузя, мой высоконравственный друг, мудро вещает: "В наши дни, как и всегда, впрочем, в ногу с партией надо шагать!" - "С какой же партией, Кузя?" - "Ну, в наши дни, слава богу, есть из чего выбрать! Глаза буквально разбегаются!" Это у него. А у меня почему-то не разбегаются, а, наоборот, сбегаются в одну точку к переносице. Неохота смотреть. Хотя, судя по нашим делам, с альтернативным топливом связанным, мы больше к "зеленым" тяготеем. "Зеленым" и по философии, и в смысле цвета выплачиваемой валюты... надеюсь. Но сучья сгорели помимо нас... а какое еще альтернативное топливо, не знаю я. И Боб, этот "дар Валдая", делся куда-то. "Абонент находится за пределами досягаемости"!
О литературе вообще не говорю. Последние детективы мои - "Смеющийся бухгалтер" и "Смерть в тарелке" - канули во тьму. В издательство звоню, никакого голоса нет, только музыка в трубке звучит: Моцарт, Симфония номер сорок. Но не до конца.
Вспоминаю с тоской лучший свой промысел последних лет. Как крупный специалист по этике и эстетике крепко и уверенно вбивал клин между эротикой и порнографией, кассеты на две груды расчесывал: эротика - порнография! Больше не звонят. Решили, видимо, что в моем возрасте разницы уже не смогу отличить? Или вообще - исчезла она, эта разница? Жаль, кормила неплохо. Чем кормиться теперь? Это в молодости можно было болтаться, а теперь - надежный дом надо иметь.
Отец, из ванной в уборную переходя, выключатели перещелкнул и заодно на кухне вырубил свет, забыл, видимо, о моем существовании. А может, светло уже?
В окошко посмотрел. Привычно уже содрогнулся. Сейчас особенно четки черные буквы у того окна: "Анжела, Саяна"! Каббалистика какая-то! Но ничего! Пострадавшим забинтованным пальцем перекрестился. Я - отец Сергий теперь! Не искусить меня. Стас насчет моего "морального веса" сомневался... есть теперь у меня "моральный вес"! Вот он! - на пальчик глядел. А с темным окном этим, с этой "черной дырой", я, считай, расплатился полностью. Пальцем заплатил! И если Нонна снова увидит там меня с кем-то! Тогда... глазки ей выколю этим пальчиком! Вот к такому доброму, оптимистичному выводу я пришел.
С кухни пошел и рассеянно свет бате в уборной вырубил: обменялись любезностями. Батя заколотился там бешено, словно замуровали его! Вернул освещение.
Теперь как опытный, свободно плавающий гусь должен подумать, куда мне плыть.
В крематорий звал соученик мой из Института кинематографии речевиком-затейником, речи произносить. Там и ночевать можно в освободившихся гробах. Но это уж напоследок.
Батя прошествовал по коридору, сообщил, на меня не глядя:
- Пойду пройдусь.
Правильно, батя. Пойди пройдись. Насладимся покоем. Но - не вышло. Зазвонил телефон. Трубку поднимал с натугой, как пудовую гантель.
- Алло.
- Так вот, - голос Стаса. - Миг настал! Евсюков из Москвы вернулся - и сразу же назначил комиссию. Я не в силах! Попробуем что-нибудь. Приезжайте к двенадцати!
Рядом с телефоном с кем-то заговорил, потом удалился - трубка осталась лежать. Но от пустой трубки, с эхом, мало толку. Я нажал на рычаг.
Снова звонок.
- Да!
- Тема есть, - неспешный голос Боба. А ты думал - он тебя отпустит? Я тут в Думу хочу податься - побалакать бы надо.
Самый подходящий момент!
- Я тут... немножко спешу, - я сказал вежливо.
- Счас буду, - отключился, гудки.