Ипосейчас виднотоместо,где быламельница.Трагично иодиноко
наклонился над речкой старый тополь, когда-то плескавший листвой над кровлей
колхозной мельницы, дававшей приют множеству птах и тень помольщикам, ждущим
очереди на засыпку зерна.
Яр все моет имоетвеснами, скоро топольупадет,колеса,шестерни,
жернова, настил мельницы почти уж затащило тиной и курумом -- супесью, речка
норовит спрямитьрусло, размыть насыпь. Ох ужэта норовистая речка! Чем-то
онапохожа на нас-- все-томыспрямляем пути, размываем насыпи, но пока
спрямляем, глядишь, еще большая загогулина в жизни вышла...
Новот пришлаогороднаяпора, и ожила деревушка Быковка. Из угарных,
скособочившихсяизб вышли на свет хозяйки; принялись чинить городьбу,жечь
огородный хлам и прошлогоднюю картофельную ботву;кислымдымом из огородов
потянуло;за соседнейбанейпрооралруководящим голосом петух, взмыкнула
корова, а вон и давно привычныйкрик слышен: "Парушка! Ты завтре приходи на
помочь!.." В Быковке издавна все делается артельно. Поодиночке женщинам было
бысжизньюнесовладать.Первойвработе,любой,особеннокоторая
потяжелее, всюду была и есть Паруня, попросту Парушка-- это она вот копала
землю за речкой, помогала бабушке Даше.
В грузно шагающей женщине, какбы остановившейся в одном возрасте, уже
трудно угадать ту голенастую, румянощекую девку,которая,таясьот зорких
бабьих глаз, непереставаяправить крестьянскую работу, выносила ребенка и
однажды потихонькуродила его, спрятавшисьна сеновале.Ослабевшую, перед
всеми виноватую, но просветленную во взгляде, нашли ее бабы. "Дура ты, дура!
-- сказали ей. --Да нешто с этим делом прячутся?!" И увели молодую матьв
тепло, в избу.
Данесулил, какговорится, Бог долгого веку дитю Паруни.Однаона
скороосталась,ходиламолчаливая,смотрелавземлю.Ипосиюпору
придавившая ее в молодости сутуловатость осталась, горбистей спина сделалась
даровнобывытянулисьбольшие руки скривымипальцами,навсегдауже
сведенными в горсть пашенной работой и простудой.
От кого было дите, кудадевался тот ухорез, что искусил молодую девку,
-- бабы никогда не узнали, хотя пытались,охкакпытались это сделать, --
первая и последняя любовь Паруни была и осталась для всех тайной. Я иной раз
глядел на нее и в чем-то, где-то угадывал-- она не забыла о голеньком дите
ио летучейлюбви,дорожитэтимвоспоминаниеми оттогоникомуего не
доверяет.
Большеничеговыдающегося кжизни Паруши не случалось. Наведывались,
конечно,в гостимимоходныемужики; старый пасечник одновремя наладился
угощать Парушу медом, да и сам я слышал и видел,как заливалась она громким
смехом и вертеласьвозлетаганка, на котором клокотало варево, когдабыло
брошено взаречные местана копку картошек однобравое саперное войско, и
носатыйсержантвначищенныхваксой сапогах,сомножествомзначков на
гимнастерке,все норовил ущипнуть Паруню,аона взлягивала,отбиваясь от
наседающего воина: "Да подь ты к чемару, лешой!"
Родиласьи вырослаПаруня в Быковке.
Трудиться сталасчетырнадцати
лет, потомучто рано осиротела.Войну онавстретила уже взрослой девахой,
работала,каквсеколхозники,днииночи,неразгибаясь,встарой
телогрейке, в лаптях, которые зимою часто примерзали к ногам. "Паруша, война
идет. Надо фронту мясо", -- говорили ей. Надо так надо. Силой Бог не обидел,
раденьеотприроды,а тут еще бабы свои, родные все, как им не подсобить?
"Паруша,подежурь за меня, ребенок заболел...","Паруша, съездивлес по
сено, корова падает...", "Паруша, помоги напилить дров...", "Паруша, погрузи
мешки--уменяпоясницаотнялась...","Паруша,вывезиназем...",
"Паруша...", "Паруша...", "Паруша...".
Не было у нее мужа на фронте, и сына не было на фронте, перед всеми она
в долгу, перед нею -- никто. Ей какбы самой жизнью было заказано прибегать
кбабьемусредству--слезам,ивообщевсякоеоблегчение,жалость,
сочувствие вроде бына нее не распространялись, они ровно бы иотпущены ей
судьбою не были. И один раз, один только раз разревелась она в войну: пришла
кДаше, тогдаеще не бабушке, аладной, крепкой, добройженщине, та печь
затопила,велела Паруше раздеться,лопоть и обутки посушить --ростепель,
слякотькакраз была. Сняла Парунясвоив прахразбитые латки, портянки
размотала иприморилась возле печи. СтаршийДашинсын в избу ввалился,в
печь дрова подкладыватьвзялся, видит --старье, хлам какой-то мочальный к
печке прислонен -- он и его в огонь.
Проснулась Паруня, за головусхватилась: "Ой, в чем жея на работу-то
пойду?! Поначалу всеоторопели --Паруша ревет. Пошли женщины к колхозному
начальствупоходомизагрудкиего.Помогло.ОбулиПаруню,иона,
поблагодарив товарок захлопоты, снова впрягласьвработу,пуще прежнего
старалась всем помочь. Когда, где спала она в ту пору испала ли вообще--
никто не знал.
Выдавали Паруне за работу мясо, муку, деньги. Брат родной жилс семьею
вБыковкеже. Паруня весь свойпаектащила вдом брата--свойны он
вернулсяизраненный, больной туберкулезом. Золовка не пускала Паруню вдом
--вонькая-де, свиньеюпропахла.Голодная,замерзшая,придетподокно
Паруня, стоит, смотрит, тихонько завывая. Как собачонке, выбросят ей каравай
хлеба, из ее же муки испеченный, и дверь захлопнут.
Ах,как любят унас, особеннопо темнымуглам, обижатьбезответных
людей! Но когда ихне станет,когда они уйдут навечнои обнаружится после
них пустота и вроде бы потухнет свет в деревенском окне,оплакивают их люди
горько, винятся перед ними.
А как умеют и любят у нас, увы, не только по деревням, воротить рыло от
тех, кто выполняет грязную работу, забывая, что все насвете идет от земли,
растетназемле,а она, междупрочим, грязная, и на поля,между прочим,
кладут душной навоз, чтобхлебродился,картошка,овощи,чтоб есть было
чего.