Дачник же,большей частьюпенсионер, не хочетходитьи таскать ничего не
любит -- он нато и дачник, чтобыотдышаться отгаза и дыма, отдохнуть от
города, от сумок,авосек, от очередей,от гама-содомаи скоротать на лоне
природыостаток лет, созерцая ее,а главным образом, потихоньку пощипывая,
где мережкойопутывая, где острогой притыкая, где топориком потюкивая,где
костеркомприпекая, гдеружьишком ушибая, -- очень замкнутый, но деловито-
ловкийсмекалистыйпенсионер-дачникобретаетсяпоздешнимзадичавшим
берегам...
Странная и зловещая арифметика постигла Быковку: в шестнадцать ее домов
невернулись свойны шестнадцать мужиков, и,сколько я знаю,онавсегда
бабья, отсюда уклад ее жизни. Во время лесозаготовок и пока мельница стояла,
шумнейбыловдеревушке,народузавозней. В соседнем поселке, названном
громко-- Новостройкой, кино показывали, танцыбывали,праздникии драки
случались; нет-нет да какой-нито кавалеришко из вербованных или трудармейцев
привертывал на огонек в Быковку, два или тринавовсе со вдовушками сошлись.
Но когда леспромхоз, прикончив лесную страду, свернул свои дела, прихватив с
собою вдовушек, дома и худобу их, новоявленные хозяева исчезли из деревни.
ОднаконеощущалисьещетакостровБыковкемалолюдствои
заброшенность, покашумела наречкемельница,но погубила мельницузлая
привычкамельника к вину: загулял онвмайскиепраздникии неотдолбил
ворота плотины. Вода наперла, стала перехлестывать через насыпь, потом нашла
слабинку,просочиласьзастенку давносрубленного ряжа,размылаяри,
обваливкаменистый его бок, хлынулаиз заперти, лязгаякаменными плитами,
переворачиваясутунки, кружаупрятанныемеж ними сухие птичьигнездышки,
взбивая пеной мучной бус, мякину и отруби, валом опрокидываязахлебнувшихся
крыс и мышей, всегда и на всех мельницах густо обретающихся.
Веселобегалибыковскиеребятишкискорзинамиикошелкамипо
оголившейся впадине пруда,из борозд, лыв и бочажин выбирая рыбу,-- много
рыбы обсохло, особенно хариуса.
Ипосейчас виднотоместо,где быламельница.Трагично иодиноко
наклонился над речкой старый тополь, когда-то плескавший листвой над кровлей
колхозной мельницы, дававшей приют множеству птах и тень помольщикам, ждущим
очереди на засыпку зерна.
Яр все моет имоетвеснами, скоро топольупадет,колеса,шестерни,
жернова, настил мельницы почти уж затащило тиной и курумом -- супесью, речка
норовит спрямитьрусло, размыть насыпь. Ох ужэта норовистая речка! Чем-то
онапохожа на нас-- все-томыспрямляем пути, размываем насыпи, но пока
спрямляем, глядишь, еще большая загогулина в жизни вышла...
Новот пришлаогороднаяпора, и ожила деревушка Быковка. Из угарных,
скособочившихсяизб вышли на свет хозяйки; принялись чинить городьбу,жечь
огородный хлам и прошлогоднюю картофельную ботву;кислымдымом из огородов
потянуло;за соседнейбанейпрооралруководящим голосом петух, взмыкнула
корова, а вон и давно привычныйкрик слышен: "Парушка! Ты завтре приходи на
помочь!.
." В Быковке издавна все делается артельно. Поодиночке женщинам было
бысжизньюнесовладать.Первойвработе,любой,особеннокоторая
потяжелее, всюду была и есть Паруня, попросту Парушка-- это она вот копала
землю за речкой, помогала бабушке Даше.
В грузно шагающей женщине, какбы остановившейся в одном возрасте, уже
трудно угадать ту голенастую, румянощекую девку,которая,таясьот зорких
бабьих глаз, непереставаяправить крестьянскую работу, выносила ребенка и
однажды потихонькуродила его, спрятавшисьна сеновале.Ослабевшую, перед
всеми виноватую, но просветленную во взгляде, нашли ее бабы. "Дура ты, дура!
-- сказали ей. --Да нешто с этим делом прячутся?!" И увели молодую матьв
тепло, в избу.
Данесулил, какговорится, Бог долгого веку дитю Паруни.Однаона
скороосталась,ходиламолчаливая,смотрелавземлю.Ипосиюпору
придавившая ее в молодости сутуловатость осталась, горбистей спина сделалась
даровнобывытянулисьбольшие руки скривымипальцами,навсегдауже
сведенными в горсть пашенной работой и простудой.
От кого было дите, кудадевался тот ухорез, что искусил молодую девку,
-- бабы никогда не узнали, хотя пытались,охкакпытались это сделать, --
первая и последняя любовь Паруни была и осталась для всех тайной. Я иной раз
глядел на нее и в чем-то, где-то угадывал-- она не забыла о голеньком дите
ио летучейлюбви,дорожитэтимвоспоминаниеми оттогоникомуего не
доверяет.
Большеничеговыдающегося кжизни Паруши не случалось. Наведывались,
конечно,в гостимимоходныемужики; старый пасечник одновремя наладился
угощать Парушу медом, да и сам я слышал и видел,как заливалась она громким
смехом и вертеласьвозлетаганка, на котором клокотало варево, когдабыло
брошено взаречные местана копку картошек однобравое саперное войско, и
носатыйсержантвначищенныхваксой сапогах,сомножествомзначков на
гимнастерке,все норовил ущипнуть Паруню,аона взлягивала,отбиваясь от
наседающего воина: "Да подь ты к чемару, лешой!"
Родиласьи вырослаПаруня в Быковке. Трудиться сталасчетырнадцати
лет, потомучто рано осиротела.Войну онавстретила уже взрослой девахой,
работала,каквсеколхозники,днииночи,неразгибаясь,встарой
телогрейке, в лаптях, которые зимою часто примерзали к ногам. "Паруша, война
идет. Надо фронту мясо", -- говорили ей. Надо так надо. Силой Бог не обидел,
раденьеотприроды,а тут еще бабы свои, родные все, как им не подсобить?
"Паруша,подежурь за меня, ребенок заболел...","Паруша, съездивлес по
сено, корова падает...", "Паруша, помоги напилить дров...", "Паруша, погрузи
мешки--уменяпоясницаотнялась...","Паруша,вывезиназем...",
"Паруша...", "Паруша...", "Паруша...".
Не было у нее мужа на фронте, и сына не было на фронте, перед всеми она
в долгу, перед нею -- никто.