Вот и мокрый ложок, как живой первовестник лесов и снега, тающего еще в нем.
Взмыл из лужи, метнулсяв лесполосатыйбекасенок,запричитала на опушке
пигалица.Переходим пожердямчерез ложок идальше, межперелесков,по
покосу, к нашей милой Быковке.
Вотона, темная,молчаливая. Вдвух крайних избахнет света, прясла
огорода уронены, третья изба от краю с заколоченными окнами. Сжалось сердце:
еще кого-то не стало вдеревушке. Отчего-то и и Паруниной избе нетеплится
огонек, не дымит труба.
Жива ли Паруня? Нельзя ей умирать, никак нельзя. Невозможно представить
деревню Быковку без нее.
Жива! Увидела дым над нашей избой, и уж тут как тут, тащит из ямы ведро
волглыхкартошек идородную пегуюредькус желтокудро проросшейво тьме
ботвой.
"Здравстуйте!" --говорит Паруня.Чуждаясь приезжих напервых порах,
присаживается у дверина лавку и выкладывает новости, постепенно привыкая к
нам и выявляя сыспотиха, не переменилисьли мы и наше кней отношение?Не
загордились ли в городской жизни?
Скоро на "дымок" привернут остальные бабенки, и Саня Белканов с молодой
женой объявится --в соседнем доме остался хозяином он, Саня.После смерти
матери -- МарииФедоровны-- распалась семья,рассыпалась.ИСанюлишь
работапасечникаудерживала здесь. Сухонькую, тихоголосую, усмешливую мать
Сани все вспоминают тепло и ясно, как живую: никогда и никто не видел ее без
дела и никогдаиникто не слышал, чтобы пожаловалась онанасвою долю, а
ведь подняла безмужасвоих пятерых даеще сестриныхпару. Те так кней
привязались,что мамой, чащенянькой звали.Почти всебелкановские парни
сталиужеработниками"широкогопрофиля":едеткоторыйпостаршена
"Беларуси", глядишь, рядом головенка младшего белеет-- старший натаскивает
его,и,когда старший в армию отправится, младший спокойнозанимает место
брата за рулем, на сенокосилке, в кузнице, на комбайне.
Лежит Мария Федоровнаподеловым крестом на маленьком, в хвойном лесу
запавшем кладбище, опетая птицами. Отработала женщина за десятерых, оставила
миру трудовыхдетей,успокоилась, отдыхает, но с тайнымдушевным трепетом
думают ее товарки о последней, трогательной,всехизумившей воле, которая,
еслираздуматься,была длянее естественной,ивсе ееповедениеперед
смертью лишено было какой-либо позы и истерики, так ныне распространенных.
Онауже должнабылаумереть,нопришла телеграммав больницу, что
Витька-- сын сестры, ну это все равно что ее сын, возвращается из армии. И
МарияФедоровнасобраласьс силами, дождалась солдата,поговорила сним
спокойно,безслезижалоб,перекрестиланапрощаниеичерезчас
преставилась, давши перед этим наказ, чтобы обрядили ее в подвенечное платье
-- она лишьи последнийчас созналась, чтотам, в другом миру, надеется с
Васей, своим мужем,на войне убитым, встретиться и хочется ей нарядной быть
и молодой.
У Паруниусадьбасотворенанабабий манер --два огорода под одной
строчкойгородьбы. Новот уехала подружкаее, Дуська Копытова,на другую
сторону водохранилища, в совхоз, развалилагородьбу -- полым-поло вокруг. В
деревне три козьихблудливых семьи и один мужичонка -- Саня Белканов, но он
свосходадо закатанапасеке. Пришлосьи мневспомнить, что былия
когда-то мужиком, топор, пилу в руки -- и в лес, помогать Паруне.
Валим с ней дерева на столбики, кряжуем их. Напарница таращится на меня
примутненным усталостью глазом: "Видать, влесу-то рабливал?" -- "Сдевяти
лет,Паруня, науваледрова ширикал. Дед Ильяпотянетпилу,язаней
впробеги..."--"И я тоже, и ятоже..."-- квохчетПаруняи предлагает
попить кваску. Садимсяна сдобно желтеющие пеньки. Птичий грай вокруг, лист
нарождается,посыромулогу,окропленномубелымибрызгамидоцветающих
ветрениц и синих хохлаток, тянет прохладой, освежает спину и лицо,от речки
Быковки, что рокочет внизу, доносит горьковатостью черемух, набравшихцвет.
Несмотря на полдень, все еще там и сям поют соловьи, не выдохлись, не устали
петьзаночь.Густо, сварливотрещатдрозды,гоняясь друг задружкой,
кукушкавкрадчиво,пробно кукуетв глуби лесов,ивсякая тварь,всякое
существо подаетголос, заявляя о себе, иеслинеголосом, так вонвроде
рыжей бабочки -- нарядом своим удивляет либожужжаниемкрыл, какстригун,
кружащийнаднами.Трава,остропоистыкавшаямокрыйлог,устланный
прошлогоднимпегим листом,и удивлять никого не хочет, она просто лезет на
свет, потому чтовесна, и надоейпоскорее занятьсвоеместона земле,
вырасти, отшуметь, отцвести и успокоиться луковкой обновленного корня.
Паруняраспустилаплаток,молчит,уронивмежколен руки,побитые
топором, с крупно выступающимикостями. Как у многих пожилых женщин, добрый
и усталый взгляд направлен мимо всего, что есть поблизости, -- запредельное,
уже нездешнее успокоение и умиротворенность запали в ее душу, завладели ею.
Вдруг, очнувшись,начинаетПарунярассказывать отом,как ввойну
работаланалесозаготовках,отколхозапосылали."Тяжелобыло?"--
"Ничо-о-о, здоровая была. Этосейчас ногине держат.Несла тут от соседки
решето с яйцами, бух в сугроб -- все яйца перебила, корова этакая!"
Идетработа.Ятаскаюстолбики--Паруня валитсяподстолбиком.
Перевожу ее в сучкорубы. Огромным острущим топором орудует Паруня, опасаюсь,
кабы сослепупо ноге не тюкнула. В очередной перекур отчего-то начинает она
вспоминать,ктожилвнашейизбушкепрежде,ипамять еевыхватывает
неожиданное; какой-то Колька из нашей избы прятался влесу, землянка у него
там была, ночами онтащилсо дворовсъестное.Однаждызастукалиегов
белкановской бане, отстреливатьсявзялся, его ранили вголову.