Но едва сделал шаг или два,
какуслышалзасобойпогоню:старые ступени родного дома он различал по
голосам, как пианист-виртуоз -- свой редкостный рояль.
Ступенизвучалинапористоирасстроенно--услышалонушами,
почувствовалспиной,а спина у настоящегомилиционера должна быть, чтоу
детдомовца, очень чуткая и с "глазами".
Егообогнализаступилдорогудомойпареньс роскошнойсмоляной
шевелюрой, в распахнутом полушубке с гуцульским орнаментом по подолу, бортам
и обшлагам.
-- Тебя спрашиваю, физкультурник: кто здороваться будет?
Кавалер в дубленке, с красными прожилками в вялых глазах -- предосенняя
ягода, от нехватки солнца плесневеющая в недозреломвиде, -- переваливал во
ртужвачку,локтемнавалившисьнаперила. Лестницавдоменомер семь
рассчитана не накрестныйход, намалый и нежирный народ онарассчитана.
Когда хоронилитетюЛину --поднималигроб надизрезаннымискладниками
перильцамитак высоко, что покойницаедва не чертила остренькимносомпо
прогнувшейсявагонкепотолочного перекрытия.Леонид поморщился отболи в
ноге, от душу рвущего видения, так некстати его настигающего.
-- Здравствуйте,здравствуйте, орлы боевые! --согласно идажечуть
заискивающе произнес Сошнин, попрактике ведая, что таким-товот тоном как
раз и не надо было разговаривать с воинственнонастроенными гостями. Но так
устала и ныла нога, так хотелось домой, остатьсяодному,поесть, полежать,
подумать, может, плечо отпустит, может, душа перестанет скулить...
-- Какие мытебеорлы? -- суровымвзглядом уперся в него ивыплюнул
жвачку подлестницу парень. -- Ты почему грубишь? --Онраспахнулмодную
дубленку, сделался шире, разъемистей.
"Интересно,гдеонотхватил такой шабур?Вроде быженский? Дорогой
небось?" -- не давая себе завестись, отвлекался Сошнин.
-- А ну,сейчасжеизвинись,скотина!-- выступил из-подлестницы
футболист. -- Совсем разбаловался! Людей не замечаешь!
За футболистом с блуждающей улыбкой стоял мужик не мужик,подросток не
подросток,полицу--старик,пофигурке--подросток.Матерьюне
доношенный,жизнью, детсадом ишколойнедоразвитый,ноуже порочный,в
голубомшарфике,исамвесь голубенький,бескровный,внешне совсемне
похожий натолько чтовспомнившегося"кенаря" и всеже чем-тонеуловимо
напоминающий того убийцу, рыбьим ли прикусомгуб,ощущением ли бездумной и
оттого особенно страшной, мстительнойвласти. Он-- по синюшному лицу и по
синюшной стриженой голове определил Сошнин, только чтос "режима". Давно не
вольничал, давноне пил недоносочек, захмелел раньшеибольше напарников.
Барачного производства малый, плохо в детстве кормленный,слабосильный, но,
судяно судачьемуприкусусморщенного широкогорта,до потерисознания
психопаточный.
За пазухой у него ножик.He переставаяплыть вбескровной,
рыбьей улыбке, он непроизвольно сунулоднурукувкарманкуртки, другой
нервно, в предчувствии крови, теребил шарф. Самый это опасный тип среди трех
вольных гуляк.
"Спокойно!--сказалсебеСошнин.--Спокойно!Делопахнет
кероси-и-ином..."
-- Ну что ж, извините, парни, если чем-то вас прогневил.
--Что это за"нучтож"?-- Кавалер сбакенбардами, в гуцульском
бабьем полушубкенапоминал Сошнину обильным волосом, барственной усмешечкой
избалованного харчем, публикой, танцоркамипевцаизмодерновоговарьете.
Умственно и сексуально переразвитые девки бацали в том "варьете" в последней
стадииодеяния-- однивгультиках,другие вколготках, --даиэто
связывалоих творческиевозможности, и небудь суровых наших нравственных
установок, они и этовсе поскидывалибыиеще выше задирали былосиные,
длинныеноги,изображаяпатриотический танец под названием: "Нашподарок
БАМу".Певецже"мужественным"басомрасслабленнозавывалвладих
телодвижениям: "Ты-ы, м-мая мэл-ло-о-о-одия-а-а-а..."
С ног до головыизлаженныйпод боготворимого среди недоумков солиста,
кавалерналестницехотел острыхощущений, остальное все у него было для
удовольствияжизни.Зашикарнойпрической--оскорбительныйплагиат с
гусара- героя и поэта Давыдова; в модном полушубке с грязными орнаментами, в
как быпонарошке мятыхвельветовых штанах с вызывающе светящейся оловянной
пуговицей почти на пупе,в засаленном мохеровом шарфике,в грязновато-алой
водолазке, оттеняющей шею, покрытую какбы выветренной берестой -- во всем,
во всем уже была нето чтобы слишком ранняя, какговорилпоэт, усталость,
непромытость была, затасканность. "Вот с запушшениялица все и начинается",
--вспомнилсяначальникХайловскогоРОВД,АлексейДемидовичАхлюстин,
добрейшей души человек, неизвестно, когда, как и почему попавший на работу в
милицию.
-- Извиняйся как следует: четко, отрывисто, внятно!
"Испортить эту экзотическую харю, что ли? -- подумал Сошнин. -- В сетке
бутылка с молоком, банкас компотом... Око за око, зуб за зуб,подлость на
подлость,да?Да!Да! Однакодалеко мы так зайдем...Имолоко жалко на
этакую поганьтратить. И цыпушку жалко,она, бедная, и так воли не видела,
не оформилось ее молодое инкубаторское тело до плотской жизни -- и этакой-то
невинной птичкой да по такой развратной роже!.."
Сошнинуудалось отвлечься, он унял в себезанимающуюсядрожь,стоял
вполоборота, чтоб парня видеть, если бросится, и тех, внизу, изполя зрения
не выпускать, ждал, что будетдальше. Болеедругих его занималфутболист:
во-первых,емузатридцать,пора,какговорится,имужчиноюстать;
во-вторых, ондолжен знать Сошнина. Но футболист и отроду-то мало памятлив,
по случаю возвращения в родную команду запился и родимой матушки, видать, не
узнавал, может, видел Сошнина в форме -- милицейская жеформа шибкоменяет
человека и отношение к нему.