Ты, еслидаже вмилиции служишь, весьправилами и параграфами опутан,на
пуговицы застегнут, стянут, ограничен в действиях. Руку ккозырьку:"Прошу
вас! Ваши документы". Он на тебя поток блевотины или нож из-за пазухи -- для
негони норм, ни морали:он сам себеподарилсвободу действий,сам себе
мораль состроил и даже про себя хвастливо-слезливые песни сочинил: "О-пя-ать
по пя-а-а-атни- цам па-айдут свида-а-ания, тюрь-ма Таганская-- р-ря-адимай
до-о-о-ом..."
В Японии,читалСошнин, полицейские сперва свалятбушующегопьяного
человека, наручники нанего наденут, после уж толковище с ним разводят.Да
город-тоВейскнаходитсясовсемвдругомконцеЗемли, в Японии солнце
всходит, вВейской стороне заходит,там сегодня плюс восемнадцать,зимние
овощинагрядках зеленеют, здесь минус два и дождище льет, вроде быцелый
век не переставая.
Сошнин помочилголовуподкраном, тряхнулмокром вовсе стороны --
некому запрещать мокретьюбрызгать -- тожеполнаясвобода!Закрылкран,
поставил кастрюлю с курицей на плиту, пригладил себя руками по голове, будто
пожалел, вытянулся на диване,уставилсявпотолок. Тоска неотпускала. И
боль терзала плечо, ногу. "Могливедь и поуродовать,добить,засунуть под
лестницу... Такие все могут..."
ПатрулировалиСошнин с ФедейЛебедой погороду, ибог дал угонщика.
Пьяный,какпотомвыяснилось, толькочтосКрайнего Севера прибывший с
толстойденежной сумой "орел" нажрался с радости, подвиговзахотелось -- и
увел самосвал.Возле вокзала, на вираже вокруг клумбы, будь она неладна, --
наплощади срубили тополя, поновоймоде закруглиликлумбу,воткнулив
центре пяток ливанскихелей, навалилибурыхбулыжин, посадили цветочки, и
сколько ужиз-занее, из-за этой, вейскими дизайнерами созданной эстетики,
народупострадало:неудержал машинуугонщик,зацепилостановку,двух
человек изувечил, одного об будку убил и, вконец ошалев, запаниковал, ослеп,
помчался по центральной улице, на светофоры,вмясо разбил наперекрестке
молодую мать с ребенком.
Угонщикапреследоваливсеймилицией,общественнымтранспортом,
"отжимали" отцентра города на боковые улицы,в деревянную глушь, надеясь,
что, может, врежется вкакой забор. На хвосте угонщика висели Сошнин и Федя
Лебеда, загнали былодикую машину водвор, угонщик заметалсяпо песочному
квадрату, в щепу разнес детскую площадку -- хорошо, детей небыло в тот час
во дворе. Ноужена выездесшибдвухпод руку гулявших старушек.Будто
бабочки- боярышницы, взлетелидряхлыестарушкив воздухи сложили легкие
крылышки на тротуаре.
Сошнин -- старший по патрулю -- решил застрелить преступника.
Легко сказать --застрелить!Но какэто трудно сделать.Стрелять-то
ведь надо в живого человека! Мы запростопроизносим, по любому случаю: "Так
бы и убил его или ее..." Поди вот и убей на деле-то.
.." Поди вот и убей на деле-то.
Вгороде так и не решилисьстрелятьв преступника-- народкругом.
Выгнали самосвал загород, все время крича в мегафон: "Граждане, опасность!
Граждане! За рулем преступник! Граждане..."
Выскочили на холм,миновали последнюю городскую колонку.Приближалось
новое загородное кладбище. Глянули --о, ужас! Возле кладбищасразу четыре
похоронные процессии, и в однойпроцессии чернонароду -- какую-то местную
знаменитостьпровожают.Закладбищем,впятикилометрах,--крупная
строительная площадка, что мог здесь наделать угонщик -- подумать страшно. А
онсовсемобалделотскорости,жалназагородныхпросторахзасто
километров.
-- Стреляй! Стреляй.
Федя Лебеда сидел в люльке мотоцикла, руки у него свободны, да и лучший
он стрелоквотделении.Послушновынув пистолетиз кобуры, ФедяЛебеда
оттянул предохрани- тель и, словно непоняв, в кого велено стрелять, всадил
одну, другую,третью пули вколесасамосвала. Резиназадымилась.Машина
заприхрамывала, забренчала. Сошнин, закусив губу,надавил до отказана газ
мотоцикла.
Они сближалисьсмашиной. Обошлиее. Федя Лебеда поднял пистолет, но
тут же в бессилии опустил руку.
--Останови-и-и-ись!--кричалон.--Остановись,вражина!У
новостройки загородят дорогу -- там пост!..
ПогубамугадалСошнинпочтикакмолитву, творимую напарником,в
последней надежде на бескровное завершение дела.
-- А кладбище?! -- по губам же угадал и Федя Лебеда ответ Сошнина.
Побелеви в самом деле что писчая бумага, не испорченнаяграфоманами,
будто тяжелую гирю, поднимал ФедяЛебедапривычный пистолет. Губы шлепали,
вытряхивали с мокром:
-- Попробовать... Попробовать...
-- Некогда! -- Сошнин яростно пошел на обгон самосвала.
Угонщикнепустил их по ходу слева. Резкимкачком бросивмотоцикл в
сторону,почти падая,пошли справа. Поравнявшись с кабиной машины, понимая
всю безнадежность слов, все равно оба разом заклинали, забыв про мегафон:
-- Остановитесь! Остановитесь! Будем стрелять...
Грохочущаяколымагаринуласьнаних,удариламотоциклжелезной
подножкой. Сошнин был водителем-асом, но что-то произошло с ним необъяснимое
--он ловил и не мог поймать педаль мотоциклалевой ногой.В ушах занялся
звон, небо и земля начали багроветь, впереди забегали и куда-то, за какой-то
край посыпались люди из похоронных процессий.
-- Да стреляй же!
Двумявыстрелами ФедяЛебедаубилпреступника.Машинасгрохотом
промчалась ещекакое-то расстояние напродырявленныхколесахисунулась
носом в кювет. Уже падая с сиденья мотоцикла или вместе с мотоциклом, Сошнин
успелувидетьшарикоподшипникомвыкатившийся иззатылка, чуть обросшего,
упрямо-тупогозатылкакругляшок,ещекругляшок,быстрей, чаще,будто с
конвейерапокатились, вытянулисьвкрасную нитку,шея, плечи,новая, на
Севере,с корабля, видать,купленнаякуртка, вся вкарманах, чем-то туго
набитых, быть может,письмами матери,может,илюбимой девушки.