Был еще
значокна куртке. Яркий значокза спасениелюдейна пожаре. И вот куртка
сделалсь красной на плечах и на спине, что значок за отличие на пожаре.
Сошнина скрутило судорогой на земле,красное мокро подступило к горлу.
Скореженный,смятый,онлежал затемвмашине"скоройпомощи", рядом с
застреленнымугонщикомислышал,какподносилками пожелезномуполу
плещется, скоблит уши их вместе слившаяся кровь.
Опытнейшийхирургжелезнодорожнойбольницы,уроже-нецродного
железнодорожногопоселка,упорноучившийсянатройкиприпятерочных
способностях,ГришухаПеретягинуспелкогда-тополностьюоформитьсяв
доктора, был сед, медлительно-спокоен и, как показалось Сошнину, несколько и
поддатый.
-- Нога висит наоднойкоже и на жиле. Ампутировать или спасать?Как
прикажете, гражданин начальник?
-- Попытайся, доктор, --взмолился Сошнин и заискивающе добавил: -- За
мнойнепропадет, Гришуха.--Разрешаянедоуменный взгляддоктора, еще
добавил: -- Я ж тоже наш брат-железнодорожник... тети Линин племяш.
-- А-а, -- оживился доктор. -- Лешка, что ли? А я гляжу, понимаш... Ну,
коли сжелезнодорожного,даеще наших,вятских,кровей -- и однойжилы
достаточно... А я смотрю, вроде как знакомое лицо, понимаш... -- наговаривал
Гришуха и делал какие-то знаки сестреи няне. -- Дак непропадет за тобой,
говоришь? Заметешь и домой не отпустишь, хе-хе-хе...
Отчего-то Гришуха-хирургне дал Сошнину наркоз. Налилиполныйстакан
чистогоспирта. Доктор подождал, когдапациентсделается мертвецкипьян,
поболтал ещесним о том,о сем и приступилкделу.Во времяоперации
Сошнинуподнесли еще мензурочку. Он пил спирт, будто воду, оченьхолодную,
родниковую. С непривычки сжег слизистую оболочку, долго потом сипел горлом.
Гришуха Перетягин, довольный собойипрофессиональ- ныммастерством,
свойски посмеивался на обходах:
-- Ятя,какна фронте,латал.Бах-трахпо горячему.И приросло!
При-иро-сло-о-о, понимаш! Ещена нас,навятских,наркозтратить, кровь
переливать.Наркоз вредный,кровивзапасемало,нас, вятских,много.
Слушай,тыче,и правда чистый спирт не пил? Н-н-ну,понимаш! Тожемне,
миленький легавенький,красивый, кучерявенький! Таких хлюпиков надо гнать в
шею из органов.
РасхаживалсяСошнин долго.Отодиночества итоски много читал,еще
плотнее налег на немецкий язык, начал марать бумагу чернилами.Сперва писал
объяснительные,много и длинно, потом заготовил краткую, похожую на рапорт,
бумагу иотделывался ею.Особеннотяжелое объяснение было со следователем
Антоном Пестеревым.
Он шибкодорожил честью работника правосудия и,казалосьему,все и
всех знал, видел насквозь.
-- Как вы, милиционер, человек в годах уже исо стажем, могли стрелять
в молодяжку, еще и жизни невидавшего, неужели немоглис ним справиться,
задержать без выстрелов и крови?-- прокалывая Сошнина узкимлезвием глаз,
явно подражая какому-то несокрушимому,железному кумиру,цедил сквозь зубы
Пестерев.
Особеннотяжелое объяснение было со следователем
Антоном Пестеревым.
Он шибкодорожил честью работника правосудия и,казалосьему,все и
всех знал, видел насквозь.
-- Как вы, милиционер, человек в годах уже исо стажем, могли стрелять
в молодяжку, еще и жизни невидавшего, неужели немоглис ним справиться,
задержать без выстрелов и крови?-- прокалывая Сошнина узкимлезвием глаз,
явно подражая какому-то несокрушимому,железному кумиру,цедил сквозь зубы
Пестерев.
Федя Лебеда исхитрился усмыгнуть от объяснений-- старшийпопатрулю
ктобыл?Сошнин. Вотиотчитывайся,майся.Леонид спервасдерживался,
пытался что-то объяснить Пестереву, потом вскипел:
--Дазаоднумолодуюматьс ребенком!..--Онприкрылглаза,
отвернулся, -- Растерзанные... пыль, кровь, замешано... багровая грязь. Яв
любого, но с особым удовольствием в тебя всажу целую обойму!
--Псих!-- сорвался следователь.-- Тыгденаходишься?Как тыв
милицию попал?
--Потому и псих, чтотыблаженноживешь!--Сохранилось, всеже
сохранилосьмальчишествовСошнине.ОнпохлопалАнтонаПестеревапо
форменномумундируработника правосудия. --Этотебене мама родная! От
этогопокойника, землячок, полсоткойне откупишься! --Да с темиушел,
озадачив борца за справедливость до того, что онзвонил Сошнину, домогаясь,
что за намеки?
Родом издеревни Тугожилино, Пестерев забыл, что всегов трех верстах
отего роднойдеревни,всельце Полевка,жилатещаСошнина,Евстолия
СергеевнаЧащина, и она-то уж воистину знала все ипровсех, может, не во
вселенском, даже иневобластноммасштабе, но нахайловскую округуее
знанияраспространялись,и оттещиСошнинусделалосьизвестно,чтов
Тугожилиночетыре годаназадумерлаПестериха.Вседетисъехалисьна
похороны,дажеиневестки,изятьясъехались,и дальниеродственники
пришли-приехали, но младшенький, самый любимый,прислал переводом пятьдесят
рублей на похороны и в длинной телеграмме выразилсоболезнование,сообщив,
что очень занят, на самом же деле только что вернулся с курорта Белокуриха и
боялся,какбырадон,которыйонпринимал,непропалбесполезно, не
подшалили бынервыотпереживаний,даи с"черной"деревенской родней
знаться не хотелось. Родня,воистинy темная, взялаи вернула ему пятьдесят
рублей, даещеи сдеревенской,грубойпрямотойприписала;"Подавися,
паскуда и страмец, своими деньгами".
Вернувшись избольницына костылях в пустую квартиру, Сошнин залег на
диване и пожалел, что не выучился пить, -- самое бы время.
Наведывалась тетя Граня, мыла,прибиралась, варила,ворчалана него,
что мало двигается.