Онпродрал глаза и с удивлением увидел:на казеннойкойке, звучащей,
какарфа,скатившись головой с плоской,отходами куделинабитой подушки,
спала барышня, совсем не похожая на ту, каковую онаизображала изсебяна
людях. Она ровно дышалачуть приоткрытым алым ртом, и что-то совсем далекое
от грубой действительностиснилосьей,верхнююгубу,помеченную пушком,
трогалалетучая,дажемечтательная,улыбка,чутьвздрагивали сомкнутые
ресницы,румянец облил щеки, ине суетилисьруки-ноги барышни,ничего не
суетилось, не дрыгалось, все было подвялено, усмирено доверительно- глубоким
сном.Солнце,в радостном ослеплении пялящееся сквозь занавескина спящую
девушку, поигрывало, дразнилось, щекотало спящего человека. Форсистые джинсы
Лерка сняла-- кочегарили, нежалеялесоотходов, по-зимнему,хотя стояла
осенняя пора, исход бабьеголета был, девушке сделалосьжарко от солнцаи
сыро шипящихбатарей отопления,онасбросилапальтишко на пол, колени ее
приоголилисьи оказались совсем не острые, незадиристые, а круглые, чисто
белеющиенатянутой кожей, и пятнышко солнцаластилось, скакало котенком по
коленям гостьи.
Сошнин замахнулся, чтобы прикрыть гостьюодежкой,ивэтотроковой
моментдернуло еепроснуться. Она с виноватым испугом осмотрелась "Где я?"
--и тут жевспомнилагде, улыбнулась,утерла губы, взабытьиблаженно
потянулась:
-- Крепко спится подзащитой родной милиции! -- И потрепала его русые,
вчера только в леспромхозовской бане с шампунем вымытые волосы. -- Шелковые!
-- сказала голосом, вдруг упавшим до всхлипа.
Чтоможнождать отхорошоотдохнувших молодых людей!Однихтолько
глупостей, и ничего больше.
ИсталаЛерка все чащеи чащезадерживатьсямежгородом иселом,
осуществляя смычкувбуквальном смыслeэтого неблагозвучного слова.Дело
дошлодопогубления выходных--неинтересносделалосьЛеркепроводить
воскресные днив роднойполуопустевшей Полевке,под родительскимкровом.
Делокончилосьтем,чем оно и должно кончаться вподобнойситуации,--
явились молодыe люди в Полевку,созревшиедлядобровольного признания,с
повинной. Каклицослужебное,милицейское, Сошнинпривыкзнакомитьсяс
разным народом, чаще всего тутжезабываязнакомства,но вПолевке дела
обстоялииначе. ЕвстолияСергеевнаЧащина подкрасилагубы, наделановый
строгийкостюм в полоску, капроновые чулки итуфли анисового цвета. Сошнин
думал, в честь какого-то праздника, может, дня рождения чьего-то, выяснилось
же -- в честьихприезда. Улучив момент, Евстолия Сергеевнаувела гостя в
огород, показывать, какие у нихпарники,ульи, какая баня, колодец,и там
напрямик заявила: "Я надеюсь, мы, интеллигентные люди, поймем друг друга..."
Сошнинзаозирался,отыскивая поогороду интеллигентныx людей,-- их
нигде не было, иначал догадываться, что это он, Леонид Викентьевич Сошнин,
и Евстолия СергеевнаЧащинаи естьинтеллигентные люди.
Оченьего всегда
смущало это слово. Надеревенскомжеогороде, в полуразвалившемся селе --
простоошарашило.Он заказалсебе: медовуху,какбы егони принуждали,
большенепитьиприпервомудобноммоментеиз Полевкиумчатьсяна
милицейском мотоцикле.
Евстолия Сергеевна испуг гостя истолковала по-своему и уже без ласковых
оттенков в голосе, безо всякойбабьей вкрадчивости поперла насчет того, что
дочьу нее --человек исключительный, чтоуготована была ей болееважная
дорога и ответственная судьба,но коли такполучилось -- онпроявил такое
благородство, ивообще человек,по слухам,героический,--онавверяет
ему...
-- Зачем же здесь-то? -- залепетал "героический человек". -- Я готов...
При Маркеле Тихоновиче...
-- А он-то тутпри чем?! --изумилась Евстолия Сергеевна. -- Содержим
его, пусть и на том спасибо говорит.
Вслушаться бы,вслушатьсявовсеухов этунепреклонно выраженную
мысль, внять ей, а внявши, перемахнуть бы Леониду через городьбу, ухватиться
зарога казенного мотоцикла --черт с ней, с фуражкой! Сказать, что сдуло,
-- новую выпишут. Но это тебе не Демона валить! Там все просто: хрясь злодея
об пол--и ваша не пляшет!Атутон, как бычок наверевочке, плелся с
огородазаЕвстолиейСергеевной,потомстоялподлежарконатопленной
глинобитной печи, вертел вруках нарядный милицейский картуз: "Вот,просю,
стало быть... Ой,прошу тоись, руки..." Хотел пошутить: -- "И ноги тоже!" А
сам все вертел и вертел картуз с горьким чувством человека, приговоренного к
лишению свободы на неопределенный срок и без права на помилование... единого
милицейского головного убора не успев износить. Чего доброго, еще и икону ко
лбу приставят! Изаступиться некому: ни отца, ни матери,даже тетки нет --
круглый он сирота, и что хотят, то с ним и делают...
Властвовалавдоме ЧащиныхЕвстолия Сергеевна.Судяпокарточкам,
газетным вырезкам и рассказам, прожила она довольно бурную молодость: ездила
всельскомагитпоезде, в красной косыночке, тревожилаземляков нетолько
речами,за"перегиб" былаброшенана хайловскуюкудельную фабрику, даже
фабричонку,в качестве профсоюзника, но по очередному призыву вернуласьна
прорыв вродное село, ведала избой- читальней, клубом, было время, когда ее
бросали даже наколхоз -- председателем. Но к той поре работатьона совсем
разучилась,да и не хотела, и ее все время держали на должностях, где можно
инужно многоговорить, учить, советовать, бороться, но ничего при этом не
делать.
Безответный, добрейший тесть Сошнина Маркел Тихонович Чащин потянулся к
зятю, какте родители,что потеряли ребенкав блокадуи, пусть взрелом
возрасте, отыскалиего. Все,чтомог и хотел датьсыну Маркел Тихонович:
любовь, тепло сердца, навыкив сельском, глазу не заметномтруде, ремесла,
так необходимые вхозяйстве, -- все-все готов был тесть обрушить на зятя. И
Леонид, не помнивший отца,взращенный пустьивздоровом, новженском
коллективе,всемсердцемоткликнулся народительскийзов.