«Ах ты, куркуль несчастный! – думаю я. – Я б тебе сказал, если б не люди!»
– А ты сигнальщиков на северном участке выставил?
– А ты что, тут первый год летаешь? Ты это своему телку про сигнальщиков рассказывай, а мне не вкручивай!
– Но-но... – вдруг сказал Димка и пошел на председателя.
Ну я его, конечно, в сторонку откинул и говорю:
– Так вот, чтоб сигнальщики повсюду стояли.
– А в поле у меня кто работать будет?
– А это уж твоя забота.
– Тебя бы на мое место...
– Да уж сообразил бы как-нибудь.
– Ну, Серега!.. Смотри, накапаю я на тебя!
И, тут как раз из-за лесочка «Як» вывалился и на посадку стал заходить. Димка так в него глазами и впился.
– Чего у вас случилось? – спрашиваю я у председателя. – Зачем аэроплан вызывали?
– Да вроде аппендицит у счетовода. Слева внизу не дотронуться...
– А может, печень? – засомневался я. – Часто путают.
– Да что ты, Серега, окстись! Она ж не потребляет. Ты же знаешь...
Без сучка без задоринки сел «Як».
– Азанчеев... – сказал я Димке. – Почерк.
– Пижон... – завистливо пробормотал Димка, не отрывая глаз от «Яка».
– Это ты пижон, – засмеялся я. – Вот погоди, прилетит медкомиссия и спишет тебя из авиации за плохой характер...
– Если бы из авиации списывали за плохой характер, вас бы уже давно не было, – ответил этот рыжий и побежал к «Яку».
АЗАНЧЕЕВ
– Виктор Кириллович, придется сходить вам по санзаданию, – сказал Селезнев и замолчал, глядя мне прямо в глаза.
Прежде чем ответить «слушаюсь», я тоже немного помолчал. Он ведь ждал, что я попробую отказаться и он сможет одной-двумя фразами поставить меня на место, коротко и четко определив соотношение наших должностей в эскадрилье. Мне показалось, что он подготовил себя к этому еще до того, как я зашел к нему в кабинет.
– Слушаюсь, – ответил я и, стараясь снять напряжение, добавил совсем по-штатски: – С удовольствием.
Селезнев отвел глаза в сторону, свободно присел на край стола и сказал совершенно другим голосом:
– Распорядитесь, пожалуйста, чтобы вам подготовили «Як»... Проверьте, есть ли там носилки и... Ну, в общем, вы сами, надеюсь, знаете все, что нужно. Доктор ждет в штурманской.
– Куда идти?
– Ах да!.. – легко рассмеялся Селезнев. – В Журавлевку. Кланяйтесь Сахно и поглядите, что там делает этот наш Соломенцев.
– Слушаюсь, – ответил я, посмотрел на часы и сказал: – Василий Григорьевич, по всей вероятности, я не успею вернуться по светлому времени. Как быть?
– Ничего страшного, – ответил Селезнев. – Если больного не нужно будет везти сюда, к нам, то заночуйте. Если доктор скажет, что необходимо в больницу – взлетайте когда угодно. А зря навлекать на себя гнев Господний не стоит...
... Я летел на бывшем Димкином «Яке», рядом со мной дремал пожилой врач нашей верещагинской больницы – милый болтливый мужик, которого сейчас слегка укачало, и он, к счастью, молчал и клевал носом. Изредка он открывал глаза, виновато улыбался мне и тут же снова впадал в сонную одурь. И только в одно из своих пробуждений он, словно извиняясь, сказал мне слабым голосом:
– Я сегодня после ночного дежурства... Голова как котел.
Я летел и думал, что по всем канонам классического треугольника я должен ненавидеть Селезнева или хотя бы относиться к нему с неприязнью. Но вопреки классицизму он нравился мне почти во всем. «Почти» – потому что мне не совсем симпатична способность человека сохранять со всеми добрососедские отношения. Может быть, я в этом ошибаюсь, может быть, эта способность – один из компонентов профессии руководителя. Не знаю, не знаю...
А какого черта я вообще начал об этом?.. «Каноны классического треугольника»! Какого «треугольника»?! Да нет ведь никакого «треугольника»! Ни классического, никакого!..
И благородненько рассуждать о своем прекраснодушном отношении к мужу женщины, которую я люблю, я не имею никакого права! Это я ее люблю, и только! Так что из этого мифического «треугольника» существует только один полутемный угол... И больше ничего нет. Ничего...
– Что вы сказали? – Доктор открыл глаза и жалобно улыбнулся. – Я слегка задремал и, простите, не расслышал...
– Спите, спите, доктор, – сказал я ему. – Это я с Землей говорю...
Мы сели на журавлевскую площадку как раз в то время, когда самолет Сахно и Соломенцева стоял на земле под заправкой.
Я помог доктору вылезти из самолета и посадил его в «газик».
– Вы пришлите кого-нибудь, – сказал я доктору на прощание. – Чтобы я знал точно, возвращаемся мы сегодня в Добрынино или нет.
– Хорошо, хорошо, обязательно... – быстро проговорил доктор, и я понял, что он уже меня почти не слышит.
– Ну поехали же!.. – раздраженно сказал доктор водителю «газика», а мне наскоро улыбнулся и нелепо помахал ручкой.
«Газик» рванулся и почти мгновенно растворился в облаке пыли. И в этом же облаке возник, может быть, даже материализовался из пыли черно-рыжий Димка Соломенцев.
Рыжие люди почти всегда загорают красноватым, слегка болезненным загаром. Этот рыжий умудрился за полторы недели загореть, как черноморский брюнет. Его физиономия светилась гордостью и превосходством мастерового перед представителем умственного труда.
– Ну как жизнь крестьянская, Дима? – спросил я. – Мы и сеем, мы и пашем, мы и строим мироподъем?..
– Я должен вам так же весело и остроумно ответить? – медленно спросил он.
– Да нет... Зачем же. Ну хоть с Сергеем Николаевичем столковались?
Димка очень выразительно посмотрел на меня, и во взгляде его было: «Вы что, с ума сошли? Как можно с ним столковаться?!»
– Понятно; – сказал я.
– Но я терплю, терплю... «Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный...»
– Соломенцев, черт бы тебя побрал!!! – где-то закричал Сахно. – Я за тебя, что ли, буду загрузку контролировать! Где ты болтаешься?!
Я засмеялся. Димка тоже. От его высокомерия не осталось и следа.
– Терплю, – покорно развел он руками и побежал к своему самолету.
А потом мы сидели с Сергеем Николаевичем Сахно под плоскостью моего «Яка», и я с грустью вглядывался в его усталое лицо с провалившимися глазами и запекшимся ртом.
Около «Ан-2» крутился Димка. Покрикивал на загрузчиц, что-то записывал со слов техника...
– Вошел пацан в норму? – спросил я, поглядывая в Димкину сторону.
– Вроде бы...
– Устали, Сергей Николаевич?
– Устал, Витя.
– Долго еще здесь будете?
– Дня через три вернемся в эскадрилью.
– Скоро к нам медицинская комиссия прибудет, – осторожно сказал я.
– Жду – глухо ответил Сахно. – Как там Селезнев?
– Как всегда, все в порядке. Вам кланяется.
– Спасибо. А Катерина Михайловна?
Я не ответил, только пожал плечами. Мне вдруг показалось, что Сахно не просто так спросил меня о Катерине Михайловне.
– Ах ты, Витя, Витя... – с какой-то горькой теплотой проговорил Сахно. – Хороший ты человек, Витя. Семью тебе нужно. Детей, жену... Свою жену и своих детей. И чтобы они в тебе очень нуждались. Вот славно было бы!..
Я настороженно посмотрел на Сахно.
– Ладно тебе, – сказал Сахно. – Не пугайся...
Он достал смятую пачку «Шипки» и стал выбирать из нее порванные, высыпавшиеся сигареты.
– Успеешь взлететь по светлому времени? – спросил он, не глядя на меня.
– Вряд ли... Наверное, заночую.
Так оно и получилось. Спустя час примчался мальчишка лет семи на старом огромном и лохматом коне. У старика коня с нижней губы свисала седая сосулистая бородка, и этот маленький подлец, сидевший на его широченной продавленной спине, заставлял коня скакать галопом.