Вы же знаете КГБ! Я думаю, мы должны о нем позаботиться. Чтобы он там не
оставался один. Мистер Вудстон! Барри! Это верно, что у нас назначена пресс-конференция с генералом КГБ?
Абсолютно! 3автра, в 12.00. И еще, друзья! У нас будет встреча с лидерами русского национально-религиозного возрождения! Но это тайно от
КГБ, прошу иметь ввиду!
О, как интересно! Мистер Плоткин, вы когда-нибудь были в КГБ?
Нет, но собираюсь побывать. Я хочу задать им пару вопросов.
О чем?
Well, одиннадцать лет назад они арестовали мой фильм. Я хочу узнать, есть ли он у них.
Как это "арестовали фильм"? Арестовать можно человека, не фильм.
В СССР можно арестовать что угодно...
Еще одно объявление, друзья! -- крикнул Барри Вудстон. -- Внимание! В Москве, в нашей гостинице я заказал аренду сейфа. Если кто-то имеет
при себе драгоценности или ювелирные изделия...
Через час я начал различать, кто из них кто. Конечно, легче всего было запомнить Роберта Макгроу из Колорадо -- это был двухметровый
голубоглазый и громкоголосый мужчина в ковбойской шляпе, в ковбойских сапогах и с широким ковбойским поясом на белых джинсах. Его пояс и сапоги
были декорированы серебряными заклепками, а белая рубашка -- цветными вышитыми узорами. И хотя ему было куда больше шестидесяти, он пил, мне
кажется, все подряд -- виски и пиво, джин и пиво, бренди и пиво и так далее, но его крупное загорелое лицо совершенно не менялось от количества
алкоголя. Правда, по мере нагружения дринками он все ниже расстегивал кнопки на своей рубахе, обнажая медно-загорелую грудь, покрытую седым
пушком...
Вровень с ним пила только Дайана Тростер из "Хантсвилл войс", Алабама. Но она пила только водку со льдом, ничего, кроме водки. И, в
отличие от Роберта, после каждого дринка на ее тонком лице выступали белые пятна, а после пятого или шестого стакана ее лицо побледнело целиком
и на длинном носике появились росинки пота. Но она аккуратно промокнула их салфеткой и заказала себе новый дринк.
Сэм Лозински -- стройный, сорокалетний, в темном блейзере и строгом галстуке полковник и редактор "Военных новостей" шестого Американского
флота, а также Норман Берн -- невысокий, но крепко сбитый, с живыми бархатными глазами адвокат- защитник из Флориды, и молчаливый тяжеловес Джон
0'Хаген, мэр города Мэдисон из штата Охайо, . пили поровну -- примерно один дринк в пятнадцать минут. С такой же скоростью поглощала дринки наша
молодежь -- шестеро 25-летних журналистов из Вашингтона, Лос-Анджелеса и Торонто, которые еще в нью-йоркском аэропорту объединились вокруг очень
симпатичной Моники Брадшоу, полуфранцуженки- полушотландки с карими глазами и хорошенькой фигуркой. На плечиках своей кегельной фигурки Моника
постоянно носила целую тонну фотоаппаратуры -- она была фотокорреспондентом какого-то питтсбургского журнала.
Не больше двух дринков за все время нашей стоянки в Вене выпили администратор нашей делегации Барри Вудстон и совсем молоденький, в
джинсах и сникерсах, черный журналист из Нью-Йорка Гораций Сэмсон, который трижды спросил меня, почему я эмигрировал в США, в не в Израиль.
При этом количество вопросов было обратно пропорционально количеству выпитых дринков. То есть, больше всех меня допрашивали те, кто пил
только минеральную воду -- Ариэл Вийски, профессорская пара Огилви из "Вильям и Мэри колледж", четверо японцев и похожий на австралийского
медвежонка вундеркинд Дэнис Лорм, который, кажется, знал о России абсолютно все -- цифры безработицы, алкоголизма, численности КГБ,
национального дохода, количества политзаключенных и так далее до процентов татарской, шведской и еврейской крови у Владимира Ленина и размеров
пигментного пятна на голове Горбачева.
По данным ЦРУ, военный заговор против Горбачева невозможен, но консервативное крыло партийной номенклатуры, с помощью саботажа в снабжении
населения продуктами) создает в стране настроения, на гребне которых они могут в будущем опрокинуть всю перестройку...
Вот так, словно по- писаному, Дэнис мог говорить, не замолкая, и при этом поминутно поворачивался ко мне за подтверждением: "Верно? Вы
согласны? Так?..". Даже когда нам объявили посадку, он, наспех досматривая кипу немецких, французских и английских газет, продолжал без
остановки:
Я согласен с вами на сто процентов! Горбачев начал перестройку, чтобы немножко починить старую систему. Абсолютно! Но когда он открыл
капот советской экономики, то увидел, что там все сгнило и по всему телу системы -- метастазы рака. Однако сам он такой же продукт системы, как
Хрущев или Брежнев, и боится оторваться от КГБ и партийной бюрократии...
Под это журчание и в окружении всей нашей группы я пошел на посадку в самолет, совершенно забыв, что это последняя остановка перед
Москвой. Перед Москвой! Где-то сбоку, поодаль, промелькнула вывеска "Lost and Found", и я по касательной вспомнил, что десять лет назад это была
первая в моей жизни вывеска, которую я самостоятельно прочел по-английски, усмотрев в ней какой-то скрытый шифр всей своей жизни Но уже в
следующий миг поток нашей делегации увлек меня дальше. И я -- так же мельком, с недоумением -- подумал что этот аэровокзал как-то ужался за
десять лет, стал меньше. Но предаться воспоминаниям я уже не успел -- мы входили в наш "Боинг".
Всего два часа назад мы сидели в нем, разбросанные по всему салону, и выходили в Вене совершенно незнакомыми, разрозненными людьми. А
теперь, неся в руках свои недопитые дринки, мы вошли в самолет одной шумной компанией, на ходу обсуждая европейские события, политику Белого
Дома, роспуск венгерской компартии, рост цен на бензин и еще черт- те что вплоть до вкуса немецкого пива. И я был в эпицентре этого клубка
реплик, монологов, шуток, касаний плечом и паров алкоголя. Не прерывая разговоров, мы расселись в салоне одним плотным массивом, почти
бесцеремонно меняясь местами с пассажирами не из нашей группы, и только после взлета я вдруг осознал, что елки-палки! -- я лечу в Москву, в
Москву!
Но страха не было.
Я даже с удивлением поискал его. внутри себя, потом глянул в иллюминатор -- неужто мы уже летим? И тут же встретил вопросительный взгляд
флоридекого Нормана Берна.
Бдим, не беспокойся! Если что -- я буду твоим адвокатом! -- сказал он. -- Чиирс!
Мы чокнулись. И в тот же миг о наши стаканы ударил стакан полковника Сэма Лозинского.
Имей в виду. Бдим, -- сказал он. -- Шестой американский флот на твоей стороне!
Спасибо.
Бэлл,Бдим...--неторопливопроизнессзаднегосиденья
двухсоткилограммовый Джон 0'Хаген,городской мэр Охайо. Кажется, он впервые
открыл рот за все времянашего полета. Но слова его прозвучали увесисто. --
Если что-то случится с тобой в Москве, мы просто не дадим им зерно. Вот и все.
Они все говорили "Бдим" -- с ударением на первом слоге. Но мне это уже не мешало. Ощущение того, что за моей спиной действительно стоят
Шестой американский флот, фермеры Охайо и две дюжины американских, японских и европейских газет (плюс, конечно, эффект нескольких дринков),
подняли мой дух почти на ту же высоту, на какой он был десять лет назад, когда я в этом венском аэропорту выносил из советского самолета
парализованную еврейскую старуху.