Но слова его прозвучали увесисто. --
Если что-то случится с тобой в Москве, мы просто не дадим им зерно. Вот и все.
Они все говорили "Бдим" -- с ударением на первом слоге. Но мне это уже не мешало. Ощущение того, что за моей спиной действительно стоят
Шестой американский флот, фермеры Охайо и две дюжины американских, японских и европейских газет (плюс, конечно, эффект нескольких дринков),
подняли мой дух почти на ту же высоту, на какой он был десять лет назад, когда я в этом венском аэропорту выносил из советского самолета
парализованную еврейскую старуху.
_10_
В начале нашего века супергигантская колония саранчи неожиданно перелетела из цветущей Абиссинии в пустыню Джибути, где вся тут же издохла
от жары и голода. Французские ученые подсчитали тогда, что масса этой саранчи превышает даже африканские месторождения меди! И никто не мог
понять, что же подняло такую тучу саранчи и понесло ее через море не на новые луга и зелень, а прямо на гибель. А русский ученый Вернадский,
случайно наткнувшись в газетах на это сообщение, сформулировал наличие особого вида энергии -- биохимической энергии живого вещества. Когда эта
биохимическая энергия кончается, например, у леммингов, они собираются в стада, идут в океан, не могут остановиться и тонут. И муравьи, исчерпав
запасы этой энергии, вдруг вылезают из своего муравейника и движутся колонной по амазонским джунглям, пока не сдохнут..
Но это я уже цитирую другого ученого. Льва Гумилева, сына русского поэта Николая Гумилева, расстрелянного большевиками в 1921 году. Как
потомок "врага народа", Лев Гумилев еще в юности попал в сталинские лагеря. И вот в 1939 году в общей камере ленинградской тюрьмы "Кресты", сидя
под нарами, этот Гумилев размышлял об истории человечества. Почему Александр Македонский пошел в Индию, которая была ему абсолютно не нужна? Что
его толкнуло на эту бессмысленную войну, после которой он тут же умер от ран и переутомления? Почему Ньютон отказался от семьи, от потомства, от
любимой женщины и даже с гордостью написал: "Я всю жизнь работал ради науки и не пролил ни капли семени!"? Почему Наполеон повел солдат на
Россию, которая была ему нужна так же, как Индия Македонскому?
И тут Гумилев с криком "Эврика!" выскочил из-под лавки -- он открыл явление, которое назвал "пассионарность". Иными словами, он открыл
синдром, который появляется у некоторых людей или даже обществ в результате мутации. Но зэки посмотрели на Гумилева, как на идиота, и он опять
залез под нары и смог рассказать о своем открытии только через 50 .лет -- в цикле лекций, которые прочел в 1989 году по ленинградскому
телевидению.
Я не хочу вникать в тонкости теории Гумилева, но доскажу вам его вывод. По Гумилеву, Ньютон, Македонский, Наполеон, Колумб, Кук и так
далее -- отступление от человеческой нормы, уроды, плод неправильной мутации и травмы в генах. Травмы, которая могла случиться в результате,
например, жесткого космического облучения, выброса солнечного протуберанца, кратковременной микродыры в земной ионосфере. "Все пассионарии --
это, конечно, уроды, -- говорит Гумилев.--Их устраняет естественный отбор. Но они успевают рассеять свой генофонд и оставить после себя
памятники".
Я летел в Москву, не оставив после себя никакого памятника. А с "уродами" Македонским, Наполеоном, Колумбом и прочими пассионариями у меня
было только одно родство -- честолюбие.
Честолюбие, которое в Нью-Йорке оказалось сильнее страхов, трусости и простого голоса разума. Именно эта
сила подняла меня в Нью-Йорке и понесла через океан в СССР: Однако на подлете к Москве, где-то над Брянском или над Можайском моя духовная связь
с Македонским, Наполеоном и другими великими пассионариями вдруг оборвалась. И я тут же понял самочувствие отдельного муравья или лемминга,
который со всей стаей движется в гибельном направлении. Держу пари: в предчувствии смертельной опасности эти муравьи, саранчонки и лемминги
начинают хохмить без остановки. И чем ближе к гибельной аравийской пустыне, тем громче хохмит саранча. И лемминги с хохотом входят в гибельные
воды. Точно как я при посадке в. шереметьевском аэропорту, когда колеса нашего "Боинга" чиркнули по посадочной полосой за иллюминаторами в
вечернем сумраке помчались еловые леса Подмосковья.
O'key! Enough! Now I see my lovely Motherland and that is enough for me! Let's go back! (Все! Хватит! Я уже увидел мою любимую родину, и с
меня достаточно! Полетели обратно]! -- вопил я, притворяясь, что шучу. -- Barry! Tell the captain I'm not leaving the plane! I'll go back with
the crew [Барри, скажи капитану самолета, что я не выхожу на этой остановке! Я полечу назад с пилотами?
Но когда самолет остановился и я увидел под его крылом двух солдат с автоматами на груди, мне стало не до шуток. Я сглотнул ком в горле и,
старательно подбирая английские слова, сказал нашему ковбою из Колорадо:
Мистер Макгроу, у меня в Москве много друзей, и я везу им всякие мелкие подарки. Но я не знаю, разрешат ли мне пронести столько подарков
через таможню. Могу я отдать вам часть?
Sure! No problem! -- ответил он с легкостью, которую обретаешь только после дюжины пива. И небрежно швырнул мне через проход пустую сумку
от видеокамеры.
По моим представлениям, Роберт Макгроу в своей ковбойской шляпе, сапогах да- еще явно "под мухой" мог больше всех рассчитывать на
снисходительность советских таможенников: в России обожают американские фильмы о ковбоях я с традиционной симпатией относятся к выпивохам. Я
достал из-под сиденья свою дорожную сумку и стал горстями пересыпать в сумку Макгроу зажигалки, магнитофонные кассеты, калькуляторы, мелкие
косметические наборы, женские колготки, баночки с кофе, презервативы, сигареты "Мальборо" и еще всякую ерунду, которая в Москве -- жуткий
дефицит.
Между тем, все уже двигались по проходу к выходу. И только у меня вдруг ослабли ноги -- я все не решался встать с кресла и сидел в нем с
какой-то глупо-рассеянной улыбкой на лице. Но тут Норман Берн тронул меня за плечо:
Я с тобой, пошли! -- сказал он и крикнул вперед, Сэму Лозинскому: -- Полковник, подожди! Ты идешь первым, Вадим за тобой, а -- за ним!
Роберт, ты с нами?
Yes, sir! -- Роберт Макгроу браво расправил плечи и плотней надвинул на глаза свою ковбойскую шляпу.
Let's go [Вперед]! -- приказал Берн. И мы пошли к выходу, мы пошли в эту трубу, соединяющую самолет с аэровокзалом, как маленький взвод
идет в атаку..
В этой трубе, прямо за порогом самолета, стояли два русских солдата в зеленых погонах и с автоматами на груди. Зеленые погоны -- это
погоны пограничных войск, а пограничные войска в СССР -- это часть КГБ. Держа руки на стволах и прикладах "калашниковых", эти два пограничника
встречали каждого пассажира каменными лицами и напряженным взглядом, как потенциального террориста.