Думаешь, мне нужно записать их в декларацию?
О God! -- У меня даже плечи опустились от досады. -- Зачем вам столько денег в России?
Well, и не знаю. Может, я куплю что-нибудь. Икону... -- Я не знаю насчет декларации, это зависит от вас. Но никогда не носите при себе
больше сотни, ну -- двух сотен. Остальное отдайте Барри Вудстону -- я слышал, что он собирается арендовать в гостинице сейф...
1 see. Thank you...-- сказала она с сомнением и отошла, и так кончился мой последний повод задержаться в зале выдачи багажа.
Я набрал воздух в легкие и покатил свою тележку к очереди, стоящей перед будкой паспортного контроля.
Вадим, сюда! -- позвал меня Норман Берн из середины очереди.
Ничего, я тут... -- отозвался я не столько от скромности, сколько потому, что именно эта будка паспортного контроля обозначала мой роковой
рубеж--государственную границу СССР. Господи, сколько раз за последние три недели я прокручивал в уме этот момент перехода советской границы!
Что будет, тоща сидящий в будке пограничник увидит мой паспорт, где черным по белому записано: "Place of birth: U.S.S.R."? Вот он берет мой
американский паспорт, думал я, вот видит, что водился не в США, а в СССР, и тут же набирает мое имя на кошьютере. Или, если у них еще нет
компьютеров, листает спрятанную под стойкой книгу. И, конечно, вот он я, в списке: Вадим Плоткин, most wanted man!
Что произойдет дальше, после того, как пограничник найдет мою фамилию в списке людей, интересующих КГБ, я не знал. Мне наденут наручники?
Меня окружат и уведут на допрос куда- нибудь в глубину аэровокзала? Или меня сразу отвезут на Луйнку, во внутреннюю тюрьму КГБ? Или сначала, при
проверке моих чемоданов, у меня "найдут" марихуану, кокаин взрывчатку?
Я мог ожидать от КГБ всего -- особенно после того, что они мне первому оформили визу.
И, ОТТЯГИВ.Я переход через этот Рубикон, я стал в очередь последним, попе двух наших миниатюрных японочек. Но тут из середины очереди ко
мне решительной походкой Юла Бринера подошел рыжий и черноусый Норман Берн.
Come оn. Let's go! -- сказал он непререкаемым тоном адвоката. --Но я посте этих леди!
Все все понимают... -- процедил он сквозь зубы, решительно взял мою тележку и покатил ее в середину очереди, где стояли полковник Сэм
Лозински, ковбой Роберт Макгроу и охайский мэр тяжеловес Джон 0'Хаген.
И только тут я обратил внимание, что вся наша делегация -- все тридцать человек!-- словно бы невзначай, вполоборота, искоса, исподабья или
через плечо смотрят на меня. Даже те, кто уже прошел паспортный контроль,-- даже они не ушли к стойке проверки багажа, а стоят возле будки
паспортного контроля и -- якобы роясь кто в сумке, кто в карманах -- держат меня в поле своих взглядов.
Я не понял, что это значит, и с недоумением осмотрел и ощупал себя и вытер вспотевшее лицо. 0'Хаген положил мне на плечо свою пудовую
руку: -- Не волнуйся. Мы с тобой.
И только тут до меня дошло, что они, все до одного, даже те, кого я еще не знал по имени, даже наши миниатюрные японочки, даже зануда
Ариэл Вийски, "вели" меня с момента моего выхода из самолета. Так во время второй мировой войны русские солдаты иногда подбирали во фронтовой
полосе мальчишек-сирот, кормили их, одевали в военную форму, зачисляли в свою часть "сыном полка" и заботились о них, как о родных детях.
15 лет
назад я даже сделал фильм о таких мальчишках, это был мой первый фильм, он назывался "Юнга торпедного катера". А теперь, в возрасте 50 лет, я
вдруг сам превратился в такого же "сына делегации"...
Тем временем Сэм Лозински положил перед пограничником свой паспорт.Мы ждали.
У Сэма польская фамилия, но она звучит и как русская. К тому же он полковник американской армии. Что будет?
Но пограничник бесстрастно шлепнул штамп в его паспорт:
Проходите. Теперь -- моя очередь.
Я вдохнул воздух, словно собрался нырнуть, и шагнул к пограничной будке, положил свой паспорт на окошко.
Полная тишина воцарилась в зале -- такая, что даже сержант-пограничник удивленно поглядел по сторонам. Но наши сделали вид, что и не
смотрят на него. Тогда он открыл мой паспорт, глянул на мою фотографию, потом -- пристально на меня. Не знаю, зачем американские фотографы
просят вас улыбаться даже для паспортных фотографий. Теперь, чтобы соответствовать идиотской улыбке на своей паспортной фотографии, мне пришлось
с усилием раздвинуть губы.
А пограничник опять взглянул на мое фото, удостоверился, что я это я, взял правой рукой штамп и шлепнул им по паспорту.
Проходите.
Я шагнул от его будки, выдохнул воздух и вдруг...
Hurray!! -- раздалось со всех сторон. Это вся наша делегация аплодировала моему мирному переходу советской границы.
Сержант-пограничник выглянул из своей будки, недоумевающе хлопая белесыми ресницами.
А еще через минуту мы с такой же легкостью прошли таможенный досмотр -- таможенники даже не открывали наших чемоданов и сумок, а просто
штамповали наши таможенные декларации:
Проходите... Следующий... Проходите, пожалуйста... Встречавшая нас молоденькая гидша "Интуриста" изумленно всплеснула руками:
Господи, так быстро через таможню не проходила ни одна моя группа! Это, наверно, потому, что вы журналисты! Добро пожаловать в СССР!
Это потому, что завтра у нас интервью с генералом КГБ, -- сказал я ей по-русски.
Она глянула мне в глаза и тут же отвела взгляд --мы с ней сразу поняли друг друга. Генерал КГБ, с которым мы должны встретиться завтра, не
хотел, чтобы эта встреча началась с жалоб на таможню, и приказал своим ребятам пропустить нас без помех. Но именно эта легкость, которая изумила
даже советскую гидшу, подтверждала мою уверенность в том, что КГБ ведет нашу группу.
_11_
Congratulations! You are at home [Поздравляю, вы дома]! --Тихий голос миниатюрной японки прозвучал рядом со мной.
Yes, I am, -- сказал я. -- Thank you.. --Are you o' key? -- Congratulations!.. Все -- даже Гораций Сэмсон, даже Ариэл Вийски -- пожимали
мне руку, хлопали по плечу и поздравляли.
Да, я был дома. Я понял это вдруг, разом, когда через открытое окно автобуса на меня пахнуло родным запахом теплой московской пыли. Только
теперь я вспомнил, что именно этот неповторимый запах возникал в моих первых ностальгических снах по России. А потом, через пару лет жизни в
Америке, этот запах пропал, я забыл о нем напрочь. И даже не упоминал о нем в своих книгах! И вдруг снова эта теплая московская пыль, смешанная
с пыльцой цветущего тополя и запахом жженого бензина, заполнила мои легкие, как воздушный шар летучим газом. Может быть, для кого-то воздух --
ничто, простая и даже вредная смесь пыли и газов, но именно эту смесь я вдохнул, когда родился, в этом воздухе я летал в своих детских снах, и
этим воздухом я задыхался, когда целовал своих первых женщин.