И промямлил самое банальное: -- Я только что защитил диплом режиссера.
Может быть, вам нужна помощь для актерского показа?
Спасибо. Но я не поступаю на актерский факультет.
А на какой же?--изумился я.
На редакторский. Видите ли, мне уже девятнадцать лет, а на актерский берут только до восемнадцати.
Понятно... -- смешался я. И поскольку сказать мне было больше нечего, промямлил тупо: --Тогда это... Извините... Всего хорошего...
Подождите! -- вдруг сказала она.-- А как вас зовут?
Вадим, -- вспыхнул я. -- Вадим Плоткин. -- И, зная, что всех иногородних абитуриенток поселяют на первых двух этажах нашей общаги,
добавил: -- Я живу в общежитии, комната 401. А вы? Вы откуда приехали?
Ниоткуда. Я москвичка. Мне кажется, вы сейчас пропустите и второй автобус. Меня зовут Анной. Анна Муравина. Вы будете за меня болеть? -- в
ее зеленых глазах было все -- и веселое девичье кокетство, и вызов, и страх абитуриентки, и летняя истома ее персикового тела, и спокойная
уверенность неотразимо красивой женщины.
От этой смеси мои ноги стали ватными до ступней, а руки и живот покрылись гусиной кожей.
Конечно! -- сказал я замерзшим голосом. -- Когда у вас первый экзамен?
Через две недели, русская литература. Вы придете?
Обязательно! Спасибо! -- выкрикнул я и в панике от ее русалочьих глаз убежал к подходившему автобусу...
Как будто можно сбежать от судьбы! За 25 последующих лет я сбегал от Анны десятки раз -- к другим женщинам, в другие города и даже
Америку. Но вот я опять в России -- и кто же мне снится в первую ночь, едва я закрыл глаза?
...Я лежал на своей койке в пустой комнате студенческого общежития, выцарапывал из стены известку, жевал ее и думал о том, какой я дебил.
Вот уже неделю я каждый день хожу во ВГИК, проверяю списки абитуриентов редакторского факультета, но нет в этих списках никакой Муравиной! А я,
кретин) даже не спросил ее телефон'! Ну разве из такого тюфяка может выйти режиссер? Встретил женщину своей жизни и тут же бежал, даже не взяв
ее телефон! А из восемнадцати Муравиных, указанных в московском телефонном справочнике, восемь номеров не отвечают, а десять послали меня к
чертям. Как же мне найти ее? На редакторский факультет ВГИКа принимают, как известно, только детей нашей кремлевской элиты, так неужели она из
них и телефон ее папаши засекречен?
Лежа у открытого окна, я в отчаянии грыз выцарапанную из стены известку и материл себя как мог. Кто-то постучал в дверь, я не ответил --
пошли они асе, я не хочу никого видеть, я хочу сдохнуть!
Дверь со скрипом открылась, я уже собрался встретить матом очередную просьбу соседей о соли, чае или спичках, но первое же слово комом
застряло у меня в горле.
В открытой двери стояла Анна. Солнце -- било через окно прямо ей в глаза, она близоруко прищурилась:
Извините, здесь живет Вадим Плоткин?
Она пришла -- ко мне???! Я сел, поперхнулся:
Да... Ззз- за- заходите...
Ой, это вы! Я не вижу против солнца! Вы предлагали мне помощь, вот я и пришла. У меня через неделю экзамен по литературе, и я подумала...
И всю неделю до ее экзамена мы ходили с ней по Москве, и я рассказывал ей историю русской литературы. Пушкин и Лермонтов, Толстой и
Достоевский, Гоголь и Салтыков- Щедрин, Фет и Тютчев, Кольцов и Некрасов, Надсон и Бальмонт, Маяковский и Хлебников, Пастернак и Платонов,
Мандельштам и Ахматова.
..-- все классики русской литературы шли за нами по набережным Москвы-реки, по Чистым прудам и по Гоголевскому бульвару.
Я тащил их через всю Москву без устали, как бурлак, я потрошил их произведения, я сталкивал их с царями и революционерами, я цитировал их
наизусть целыми кварталами, проспектами и бульварами. При этом контраст между юной и царственно-русской красотой Ани и моим нищенским еврейским
видом был такой-то я постоянно наталкивался на выражение шока в лицах прохожих. Но чем голодней становился к концу дня мой желудок, тем ярче и
вдохновенней разгорались мои лекции...
Через неделю на письменном экзамене по русской литературе Аня получила двойку. Оказалось, она не в ладах с правописанием и сделала в своей
работе больше сорока грамматических ошибок.
Но мы продолжали встречаться. Я приходил на эти свидания пешком, а она приезжала на такси, и после нескольких часов прогулки она словно
ненароком заводила меня в какое-нибудь модное кафе или ресторан и заказывала сациви, шашлыки, "Цинандали". То, что платила она, а не я, убивало
меня! Откуда у нее деньги? Я уже знал, что она была год замужем за известным актером, а теперь разводится с ним, живет у матери в рабочем районе
на окраине Москвы, и рой сынков партийной элиты чуть не каждый день появляется под ее окнами на "мерседесах" и "Жигулях". И я подозревал, что
деньги, которые она тратила на меня в ресторанах,--от них. А эти ребята даром не платят...
Потому после каждого нашего свидания я переставал звонить ей -- я пробовал вырвать ее из своей души. Обычно эта бессонная и кровавая, как
аборт, работа продолжалась неделю, а потом, не выдержав, я говорил себе: "Ладно, позвони ей! Позвони и ты увидишь, что ее нет дома, что она
уехала кутить на какую-нибудь правительственную дачу!". Но она оказывалась дома, и мы снова встречались. И как я ни отказывался, опять попадали
в ресторан "Метрополь" или "Националь", и она опять тратила на меня за вечер столько, сколько средний рабочий зарабатывает за две недели.
В конце концов я принял соломоново решение:я позвонил ей в субботу, в
11.30 вечера, твердо рассчитывая не застать ее дома. А когда она сонно ответила на звонок, я сказал, что должен видеть ее немедленно. И не где-
нибудь, а в центре Москвы. Мой расчет был прост: если у нее ночует мужчина, она ни за что не приедет из пригорода в центр, это почти час на
метро.
Но она приехала. И тогда, в час ночи, сидя на скамейке перед Большим театром, я сказал:
Я не могу без тебя жить, и я не могу сейчас сделать тебе предложение, потому что я нищий и безработный. Но дай мне полгода! Обещай, что за
следующие шесть месяцев ты не выйдешь замуж! Можешь делать, что хочешь, можешь встречаться, с кем хочешь, -- я не буду тебе ни звонить, ни
мешать. Но дай мне эти полгода! Я должен знать, что, если я за эти. полгода пробьюсь в кино, ты еще будешь свободна! Я люблю тебя!
Хорошо, Вадим, -- сказала она, зябко кутаясь в какую-то кофточку от сырости той сентябрьской ночи. -- Если ты хочешь, я могу подождать
полгода. Но почему мы должны были встретиться сейчас, срочно?
Потому что я схожу с ума! Ты мешаешь мне жить, ходить по студиям, драться за свое кино. Я дошел до ручки!
Но ты же сам не звонишь неделями, а теперь собираешься не звонить полгода!
Это разные вещи! Если я буду знать, что ты меня ждешь, я за эти полгода стены пробью! --Хорошо, Вадя.