Я буду ждать тебя.
Я стремительно встал со скамьи:
Спасибо! Пока!
Подожди! У тебя хоть есть деньги на метро?
Это неважно! Я не возьму у тебя ни копейки! Я дойду пешком! Пока! Идиот! Стой!Ты какой-то безумный! Все-таки я теперь в каком-то смысле
твоя невеста... -- и она поцеловала меня прямо в губы.
Это был наш первый, 25 лет назад, поцелуй, но я помню его до сих пор -- он был головокружительней даже той минуты, когда меня, 17-летнего,
сделала мужчиной моя 30-летняя соседка. И вообще, хотя мы с Анной встречались уже два месяца, я только в этот миг впервые прикоснулся к Ане
физически, впервые ощутил пьянящую глубину ее губ, упругость ее груди и байковой тепло ее тела.
Но я оторвал ее от себя -- мне уже некогда было цело- - ваться даже с ней! Теперь, как боксер перед выходом на ринг, я уже весь был
поглощен предстоящей схваткой с хозяевами советского кинематографа. И, помню, я бегом побежал по ночной Москве в общежитие, неся Анин поцелуй,
как орден, и досадуя лишь на то, что рабочий день на киностудиях начнется только через несколько часов...
Я позвонил ей почти через год -- в день своего рождения и через неделю после того, как запустился со своим первым фильмом "Юнга торпедного
катера". Я позвонил ей в семь утра, потому что уже в 10.30 я должен был улететь в Мурманск на выбор места натурных съемок. Это был совершенно
формальный звонок -- я был уверен, что даже если Аня не вышла замуж, она уже давно забыла идиота, который взял с нее слово ждать его полгода, а
сам даже не позвонил. Но раньше я позвонить не мог -- еще неделю назад, до запуска моего фильма я был никто.
Алло..-- сказал в трубке ее заспанный голос, от которого мои ноги тут же стали ватными.
К-хм... Это Вадим... -- произнес я враз осипшим голосом.
Ваденька! -- воскликнула она. -- С днем рождения! Где ты?
Откуда, ты знаешь про мой день рождения?
Я помню. Откуда ты звонишь?
Из гостиницы "Армения". Через три часа я улетаю в Мурманск на выбор натуры. Я запустился с фильмом..
Можно, я тебя провожу?
А ты... ты еще свободна? -- спросил я без дыхания.
В каком ты номере? -- сказала она.
В двадцать восьмом.
Я приеду через сорок минут. Мы успеем позавтракать вместе, не завтракай без меня! -- И она положила трубку Вы можете представить, что со
мной было, пока я ее ждал? Через час она вошла в номер, близоруко щурясь своими зелеными глазами юной русалки, и вручила мне, ошеломленному,
огромную охапку алых роз и бутылку шампанского. И заняв таким образом мои обе руки, шагнула ко мне вплотную, обняла и поцеловала в губы.
Это был наш второй, 24 года назад, поцелуй, но я и его помню до сих пор. Потому что это был поцелуй не только любимой женщины, но и...
матери. Да, именно в Ане сошлось для меня все: и мальчишеский идеал женской красоты и мгновенно удовлетворенный Эдипов комплекс. Помню, как от
этого поцелуя что-то опустилось во мне, освободилось внутри. Словно все свои 28 лет до этой минуты я простоял по бтойке "смирно", а теперь
получил команду "Вольно!". Но пока я, растопырив руки, истуканом стоял передней, как Соломенное пугало перед Волшебником Изумрудного города, она
вдруг одним движением сбросила с себя платье, а в следующее мгновенье мы уже были в постели. И там, на гостиничной кровати в Столешниковом
переулке, на простынях с жирными фиолетовыми штемпелями "Гостиница АРМЕНИЯ, Управление бытового обслуживания Мосгорисполкома", ваш покорный
слуга убедился, что Анна была действительно женщиной всей его жизни -- самой волшебной из всех, которые были у него и до и после нее.
От ее
груди так пахло теплом и уютом моей матери, что я мгновенно превращался в младенца, чмокающего губами, и одновременно дикая вспышка желания
аркой вздымала мой позвоночник, как цунами вздымает морскую волну. Я зарывался в ее тонкие русые волосы, я метался по ее телу и сатанел от
бешеного желания иметь ее всю, целиком, сразу и везде -- ее шею с завитками русых волос, ее персиковые плечи, высокую грудь, живот, бедра,
мягкие коленки и даже ступни ее ног!
Так щенок, привезенный из городской квартиры в весенний лес, мечется по лесной опушке, шалея от сотни оглушающих запахов и соблазнов
охоты, гона, страсти. И так моя пятилетняя дочь Хана лихорадочно мечется по Toys Are Us хватая с полок игрушки...
А Аня, успокаивая меня и одновременно возбуждая до защемления сердца, мягко сползла по мне вниз, целуя мою шею, грудь, живот. И когда ее
теплые, мягкие, материнские губы коснулись моего изнемогающего от напряжения памятника космонавтам -- о Господи! О-о-о-о...
Я проснулся. Я проснулся от того, что кончил в этом прекрасном сне. Еще с минуту я полежал во дреме, не желая расставаться с ее губками и
возвращаться из той блаженной постели в реальный день. Но странная солнечная тишина вокруг заставила меня вспомнить, что я--в Москве! В
Москве!!! На 22-м этаже гостиницы "Космос"!
От этой мысли я рывком сел на кровати и взглянул на часы. Было 11.35 утра, кровать Макгроу, моего соседа по комнате, была пуста. Да и
немудрено--ведь на 10 утра был назначей брифинг нашей делегации у американского посла Мэтлока, а на 12.00 -- встреча с генералом КГБ в
конференц-холле Агентства Печати Новости. Брифинг у посла я проспал, а до встречи с генералом оставалось всего 25 минут. Я выпрыгнул из кровати
в ванную, швырнул свои липко-грешные трусы в мусорную урну и стал под душ. Но даже горячий душ далеко не сразу смыл с меня мой первый московский
сон. А точнее -- даже стоя под душем и смывая с себя следы этого грешного сна, я продолжал вспоминать тот день и вечер в октябре 1965 года...
...Да, от прикосновения к Ане -- даже к ее ресницам!--я вспыхивал желанием, как сухая солома вспыхивает от первой же искры. И после
первого акта любви я прямо из постели позвонил в "Аэрофлот" и аннулировал свой вылет в Мурманск, А положив трубку, я уже был готов ко второму
акту. После второго акта я позвонил своему кинооператору и сказал, чтобы он и художник фильма летели в Мурманск без меня. И, положив трубку, я
был уже готов к третьему акту. А после третьего акта она позвонила знаменитому художнику Илье Глазунову, который, оказывается, писал ее портрет,
и пригласила его на нашу свадьбу. А когда она положила трубку, я уже был готов к четвертому акту. А после четвертого акта она позвонила
знаменитому кинорежиссеру Марлену Хуциеву и тоже пригласила его на нашу свадьбу. А когда она положила трубку, я уже был готов к следующему акту.
А после него...
Короче, это продолжалось до вечера--non-stop. А вечером мы пошли кутить по московским ресторанам, отмечая нашу помолвку. Теперь у меня
были деньги, ведь я получил гонорар за сценарий "Юнга торпедного катера" -- аж четыре тысячи рублей! Но куда бы мы ни пришли, я видел шок в
глазах окружающих -- никто не понимал, как эта русская царевна может быть с таким еврейским пигмеем. В Баре Дома журналистов два молодых поляка
открыто пялились на нас и даже делали Анне недвусмысленные знаки. Я уже собрался дать им по роже, но Аня сказала:
Вадя, подожди!
И повернулась к полякам:
Шляхта хочет купить себе красивую русскую девочку? Правда, паны?
Они оба с готовностью улыбнулись сальными улыбками.