Потом
толкнула дверь и тут же, справа, за дверью, щелкнула выключателем. Электрическая лампочка осветила длинный Коридор коммунальной квартиры,
заставленный какими-то комодами, велосипедом, висящими на стене тазами... Но все это я рассмотрел позже, а в первую секунду, едва вспыхнул свет,
Мария рывком втащил меня в прихожую, стремительно захлопнула дверь и тут Же прижалась к ней спиной, откинув голову и закрыв глаза.
Уф-ф! -- выдохнула она с облегчением.
Что такое?
Да ничего...-- Она усмехнулась и открыла глаза. Так мы живем! Страшно в собственный подъезд войти. Из-за этого клятого рынка у нас во всех
подъездах шпана по ночам сшивается. Никаких лампочек не хватает -- тут же выкручивают им разбивают... Только теперь я понял, что она просто
трусила одна зайти в свой подъезд потому и говорила со мной на лестнице так громко, чтобы я подал свой мужской голос.
Пошли,-- сказала она и, опять взяв меня за руку, повела в глубину коридора, цокая каблуками своих туфель.
По дороге гулко, ногой задвинула ящик, торчащий из облезлого комода, и спросила через плечо:
Вы давно не были в коммуналке?
Да уж лет двадцать.
Неужели в Штатах совсем нет коммунальных квартир?
Думаю, что нет. Мне не попадались. Я удивился, что она так громко разговаривает и так беспардонно цокает каблуками, ведь в коридоре штук
восемь или девять дверей, и, наверное, за каждой дверью кто-то живет, спит. Но я промолчал. Еще одним ключом Мария открыла предпоследнюю в
коридоре дверь. И в этот момент весь коридор наполнился нарастающим гулом, переходящим в грохот, -- это где-то совсем рядом грохотал на рельсах
тяжелый и, кажется, бесконечный железнодорожный состав. Я вспомнил, что сразу за Крестовским проездом проходит железная дорога, а южнее, ближе к
центру города, находится Москва- Товарная.
Состав гремел так, что стены дрожали, и я подумал: Господи, как же тут можно жить?
Прошу вас,-- сказала Мария, включая свет и приглашая меня через порог. То есть за грохотом поезда я, конечно, не расслышал ее слов, но
угадал их по артикуляции и по жесту.
Длинная, как пенал, душная комната с одним закрытым окном была когда-то частью большой гостиной -- под потолком сохранилась лепка, которая
резко обрывалась у левой боковой стены, завешанной ковром. А в самой комнате густо, почти впритык, стояла мебель: придвинутый к дивану обеденный
стол, стулья, две этажерки с книгами, мощный и высокий буфет с посудой, кресло-качалка, одежный шкаф, узкая детская кровать, а рядом -- школьная
парта, а над партой, на стене -- карта мира, фотографии космонавтов и боксеров. А возле двери в углу -- холодильник "Саратов", а в другом углу
-- тумбочка с телевизором и семейными фотографиями, а в третьем углу -- кадка с мандариновым деревом.
Боже, вы тут еще и мандарины выращиваете!--с казал я, но Мария меня не расслышала: поезд продолжал грохотать за окном.
Я показал на кадку с деревом, Мария бессильно развела руками, и я прочел по ее губам:
Мама...
А где она? Где мама? Сын?
Конечно, я еще хотел спросить и про мужа, поскольку в комнате никого не было, но все равно Мария меня не слышала. И я смолчал.
А она подошла к окну, прислоняясь лицом к темному стеклу и, как мне показалось, стала ждать, когда пройдет поезд. Мне ничего не
оставалось, как присоединиться к этому занятию. И что-то, я не знаю что, но что-то было в стуке этих колес, в быстро проплывающих и нежных во
тьме силуэтах вагонов и платформ, в их ритмичном бесконечном клацанье, в слабых, как вспышки сигарет, блшйх света, мелькавших тут и там вдоль
всего этого темного и плывущего состава, что-то было во всем этом томящее и тревожное до озноба.
Мне ничего не
оставалось, как присоединиться к этому занятию. И что-то, я не знаю что, но что-то было в стуке этих колес, в быстро проплывающих и нежных во
тьме силуэтах вагонов и платформ, в их ритмичном бесконечном клацанье, в слабых, как вспышки сигарет, блшйх света, мелькавших тут и там вдоль
всего этого темного и плывущего состава, что-то было во всем этом томящее и тревожное до озноба.
И так мы стояли, может быть, три или даже пять минут, думая каждый о своем, слушая стук вагонов и глядя на этот близкий, буквально в
тридцати метрах от нас, состав. А когда последняя, с красным фонарем, платформа проклацала к Москве- Товарной, Мария повернулако мне лицо и
опять сказала:
Вот. Так мы живем... Россия... И в ее серых глазах уже не было радужных протуберанцев, а была только темная и тревожная ночная горечь.
Я поднял руку и осторожно погладил ее по волосам. А потом, взяв за плечи, привлек к себе исцеловал в губы.
Она не отстранилась, только закрыта глаза. Но губы ее -- мягкие, сухие, теплые губы -- отвисли на мой поцелуй каким-то быстрым, почти
мимолетным ответом, а затем она резким нырком выскользнула из под моей руки, шагнула к этажерке и вытащила из глубины увесистый томик в
самодельном тряпичном переплете.
Прошу вас!-- сказала она с преувеличенной церемонностью. -- Я это имела в виду...
Я взял в руки книгу, открыл.
_ВАДИМ ПЛОТКИН_
_КРЕМЛЕВСКИЕ ЛИСЫ_
_перевод с английского
1983_
Эти слова были напечатаны на тонкой и серой папиросной бумаге титульного листа плохим и нечетким от копирки машинописным шрифтом. И таким
же шрифтом, на такой же бумаге была напечатана вся книга -- убористо, без полей и без просвета меж строчек. Скорей всего, это была седьмая или
даже восьмая копия. Но, конечно, из всех изданий и переизданий этой книги -- от Book of the Month Club [Клуб книги месяца] в США до издательств
Ulstein в Германии и Chin-Cho-Sha в Японии -- это самодельное и подпольное русское издание тут же стало для меня и самым престижным.
Потрясающе! -- сказал я, листая книгу и гладя ее по страницам. --Я даже не знаю, что сказать... Я сейчас лопну от гордости! Может быть, вы
мне ее подпишите?
Я -- вам?!-- изумилась Мария.
Конечно... Пожалуйста!
Я протянул ей авторучку.
Она усмехнулась, и в ее глазах опять сверкнули радужные протуберанцы. Ну... Есливы так хотите...--И,облокотившись голым локтем остол,
Мария быстро написала на первой странице:
_<i>"Вадиму Плоткину, американскому писателю, от русской читательницы с Крестовского проезда"</i>
_
Подумала, вызывающе тряхнула косой и, словно с отчаянной смелостью добавила: "Вы хороший писатель, только, пожалуйста не будьте пошляком!
Мария".
В эту минуту новый грохот накатил на нас с севера, он был еще сильней прежнего, даже парта поползла по полу и посуда загремела в буфете.
Мария испуганно метнулась к окну. Но, поскольку в комнате горел свет, внизу были видны только неясные силуэты проплывающих вагонов.
Извините, я выключу на минуту!-- крикнула мне на ухо Мария, отбежала к выключателю и погасила свет. И теперь я сразу увидел, что на темных
платформах проходившего в Москву состава плыли зачехленные брезентом танки. И -- бронетранспортеры... И -- снова танки... И -- армейские
грузовики.