Сердце у меня
не колотилось, когда я ее взяла. Люка ведь не было. Я тотчас узнала голос Франсуазы, нерешительный и глухой:
- Доминика?
- Да, - сказала я.
Я застыла на лестнице.
- Доминика, я хотела позвонить вам раньше. Вы не хотите зайти повидаться со мной?
- Конечно, - сказала я. Я так следила за своим голосом, что, наверное, говорила как светская дама.
- Давайте сегодня вечером, в шесть часов?
- Договорились.
И она повесила трубку.
Я была и рада, и взволнованна, услышав ее голос. Это воскрешало уик-энд, машину, завтраки в ресторане, роскошь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я не пошла на лекции, я меряла шагами улицы, спрашивая себя, что она может мне сказать. В соответствии с традицией мне казалось - я так
страдаю, что никто уже не может сердиться на меня. В шесть часов стало накрапывать; улицы в свете фонарей были мокрые и блестящие, как тюленьи
спины. Войдя в парадную, я взглянула на себя в зеркало. Я очень похудела и смутно надеялась, что тяжело заболею и Люк будет рыдать надо мной,
умирающей, стоя в изголовье постели. Волосы у меня были мокрые, вид загнанный. Я наверняка разбужу в Франсуазе ее неизменную доброту. На секунду
я задержалась, разглядывая себя. Может быть, стоит "словчить", по-настоящему привязать к себе Франсуазу, вести двойную политику с Люком,
лавировать? Но зачем? Да и как лавировать при таком чувстве, утвердившемся, незащищенном, всеобъемлющем? Моя любовь удивляла и восхищала меня. Я
забыла, что для меня она только причина страданий.
Франсуаза открыла мне с вымученной улыбкой, с немного испуганным видом. Войдя, я сняла плащ.
- Как у вас дела? - спросила я.
- Хорошо, - сказала она. - Садись. М-м... садитесь.
Я забыла, что она говорит мне "ты". Я села; она смотрела на меня, явно удивленная моим жалким видом. Мне стало очень жаль себя.
- Что-нибудь выпить?
- С удовольствием.
Она взяла из бара виски, налила мне. Я забыла его вкус. Ведь было только это: моя грустная комната, университетская столовая. По крайней
мере подаренное ими красное пальто хорошо мне послужило. Я была так напряжена, так несчастна, что сила отчаяния вернула мне уверенность.
- Ну вот, - сказала я.
Я оторвала глаза от пола и посмотрела на нес. Она сидела на диване напротив меня и молча пристально на меня глядела. Мы могли бы поговорить
о чем-нибудь постороннем, на прощание я сказала бы со смущенным видом: "Надеюсь, вы не слишком этого хотели для меня". Все зависело от меня;
достаточно было заговорить, и поскорее, пока молчание не превратилось во взаимное признание. Но я молчала. Вот она, эта минута, минута настоящей
жизни.
- Я хотела позвонить вам раньше, - наконец сказала она, - потому что Люк просил меня об этом. И потому что меня огорчает ваше одиночество в
Париже. В общем...
- Это я должна была вам позвонить, - сказала я.
- Почему?
Я чуть не сказала: "Чтобы попросить прощения", но эти слова были слишком слабы. Я стала говорить правду.
- Потому что я этого хотела, потому что я действительно одна. И потом, мне было бы неприятно, если бы вы думали, что.
..
Я сделала неопределенный жест.
- Вы плохо выглядите, - сказала она мягко.
- Да, - сказала я раздраженно. - Если бы я могла, я бы приходила к вам, вы бы кормили меня бифштексами, я бы лежала на вашем ковре, а вы бы
меня утешали. Но вот незадача: вы - единственный человек, который сумел бы это сделать, но именно вы этого не можете.
Меня трясло. Стакан дрожал в руке. Больше невозможно было терпеть взгляд Франсуазы.
- Мне... очень неприятно, - сказала я в свое оправдание.
Она взяла стакан из моих рук, поставила на стол, снова села.
- Я... я ревновала, - глухо сказала она. - Ревновала к физической близости.
Я смотрела на нее. Я ожидала чего угодно, только не этого.
- Это глупо, - сказала она. - Я прекрасно понимала, что вы и Люк-это несерьезно.
Увидев выражение моего лица, она жестом попросила у меня прощения, за что я мысленно ее похвалила.
- То есть я хотела сказать, что физическая измена-это и в самом деле несерьезно; но я всегда была такой. И особенно теперь... теперь,
когда...
Ей, видимо, было тяжело. Я боялась того, что она скажет.
- Теперь, когда я уже не так молода, - договорила она и отвернулась, - и не так желанна.
- Да нет же! - сказала я.
Я запротестовала. Я и не думала, что у этой истории может быть какой-то другой, неизвестный мне аспект - жалкий, то есть даже не жалкий, а
такой обыкновенный, грустный. Мне-то казалось, что это касается только меня; ведь я ничего не знала об их совместной жизни.
- Не в этом дело, - сказала я и встала. Я подошла к ней и остановилась. Она снова повернулась ко мне и чуть улыбнулась.
- Бедная моя Доминика, ну и каша получилась! Я села рядом с ней, обхватив голову руками.
В ушах у меня шумело. Внутри было пусто. Хотелось плакать.
- Я очень хорошо к вам отношусь, - сказала она. - Очень. Мне больно думать, что вы несчастливы. Когда я увидела вас впервые, я подумала,
что мы можем помочь вам стать счастливой, а не такой подавленной, какой вы были. Не очень-то это получилось.
- Несчастлива, - пожалуй, так оно и есть. Впрочем, Люк меня предупреждал.
Мне хотелось припасть к ней, к этой крупной великодушной женщине, объяснить ей, как бы я хотела, чтобы она была мне матерью, и как я
несчастна, похныкать. Но даже эту роль я не имела права играть.
- Он вернется через десять дней, - сказала она. Какой еще удар обрушится на это упрямое сердце? Франсуаза должна вернуть себе Люка и свое
полусчастье. Я должна пожертвовать собой. Эта мысль вызвала у меня улыбку. Это была последняя попытка скрыть от себя собственную
незначительность. Мне нечем было жертвовать, никакой надеждой. Мне оставалось только самой положить конец или предоставить времени покончить с
этой болезнью. В такой горькой покорности судьбе была доля оптимизма.
- Попозже, - сказала я, - когда это все у меня пройдет, - я снова увижу вас, Франсуаза, и Люка тоже. Сейчас мне остается только ждать.
У дверей она нежно меня поцеловала. Она не сказала: "До скорого".
Вернувшись к себе, я тут же упала на постель. Что я ей наговорила, какие бессмысленные глупости? Вернется Люк, обнимет меня, поцелует.