Когда мать Викторины, приехавпередсмертью кдальней своей
родственницевдове Кутюр,умерла отгоря,г-жа Кутюрстала заботиться о
сироте, како родном ребенке. К сожалению, у вдовы интендантского комиссара
временРеспублики не было ровно ничего, кроме пенсии да вдовьего пособия, и
бедная, неопытная, ничем не обеспеченная девушка могла когда-нибудь остаться
безнеенапроизволсудьбы.Каждое воскресеньедобраяженщинаводила
Викторинук обедне,каждыедвенедели-к исповеди,чтобынаслучай
жизненныхневзгод воспитатьее вблагочестии.Иг-жа Кутюрбыла вполне
права. Религиозные чувства открывали какое-то будущее перед этой отвергнутой
дочерью, которая любилаотца и каждый год ходила кнему,пытаясь передать
прощеньеотсвоейматери, ноежегодно натыкаласьвотцовскомдомена
неумолимо замкнутую дверь.Брат ее,единственный возможный посредник между
нею и отцом, за все четыре года ни разуне зашел ее проведать и не оказывал
ей помощинив чем. Онамолила бога раскрыть глазаотцу, смягчить сердце
брата и, не осуждая их, молилась за обоих. Для характеристики их варварского
поведения г-жа Кутюр и г-жа Воке не находили слов в бранном лексиконе.В то
времякак оникляли бесчестного миллионера, Викторинапроизносила кроткие
слова,похожиенаворкованьераненогоголубя, гдеисамый стон звучит
любовью.
Эжен де Растиньяк лицом был типичный южанин: кожа белая, волосы черные,
глаза синие. В его манерах, обращении, привычной выправке сказывался отпрыск
аристократической семьи, в которой воспитание ребенка сводилось к внушению с
малыхлетстаринныхправил хорошего тона. Хотя Эжену и приходилось беречь
платье,донашивать вобычные дни прошлогоднюю одежду, он все же иногда мог
выйти из дому, одевшись как подобало молодому франту.А повседневно нанем
былстаренькийсюртук,плохойжилет,дешевыйчерныйгалстук,кое-как
повязанный и мятый, панталоныв том же духе и ботинки, которые служилиуже
свой второй век, потребовав лишь расхода на подметки.
Посредствующимзвеноммеждудвумяописанными личностямиипрочими
жильцами являлся человек сорокалет с крашеными бакенбардами -г-н Вотрен.
Он принадлежал к тем людям,о ком в народе говорят: "Вот молодчина!" У него
былиширокиеплечи, хорошо развитаягрудь,выпуклыемускулы,мясистые,
квадратныеруки,яркоотмеченныенафалангахпальцевгустымипучками
огненно-рыжейшерсти. На лице, изборожденном ранними морщинами,проступали
черты жестокосердия,чемупротиворечилоего приветливоеиобходительное
обращение.Нелишенныйприятностивысокийбасвполнесоответствовал
грубоватойеговеселости.Вотрен былуслужливи любилпосмеяться. Если
какой-нибудьзамококазывалсяне впорядке, он тотчасже разбиралего,
чинил, подтачивал,смазывал и снова собирал, приговаривая: "Дело знакомое".
Впрочем, ему знакомо было все: Франция, море, корабли, чужие страны, сделки,
люди,события, законы,гостиницы итюрьмы.
Впрочем, ему знакомо было все: Франция, море, корабли, чужие страны, сделки,
люди,события, законы,гостиницы итюрьмы. Стоилокому-нибудьужочень
пожаловаться насудьбу,как онсейчасже предлагал своиуслуги; нераз
ссужал онденьгами и самое Воке инекоторых пансионеров; нодолжникиего
скорей быумерли,чемне вернули ему долг,-столько страхавселял он,
несмотря на добродушный вид, полным решимости,каким-то особенным, глубоким
взглядом. Одна уж его манера сплевывать слюну говорила о такомневозмутимом
хладнокровии,что, вероятно,он вкритическом случае не остановилсябы и
перед преступлением. Взор его, как строгий судия, казалось, проникал в самую
глубь всякоговопроса, всякого чувства, всякой совести. Образ его жизни был
таков: после завтрака он уходил, к обеду возвращался, исчезал затем на целый
вечер и приходил домой около полуночи, пользуясь благодаря доверию г-жи Воке
запасным ключом. Один Вотрен добился такоймилости. Он, правда, находился в
самых лучшихотношенияхсвдовой, звал еемамашейиобнимал а талию-
непонятаяею лесть! Вдова совершенноискренне воображала, что обнятьее -
простое дело, а между тем лишь у Вотрена были рукидостаточной длины, чтобы
обхватить такую грузную колоду. Характерная черта: он,нескупясь,тратил
пятнадцатьфранков вмесяц на "глорию"[17] и пил ее за сладким.Людейне
стольповерхностных, как эта молодежь, захваченная вихремпарижской жизни,
ильэти старики, равнодушные ко всему, что непосредственноих не касалось,
вероятнозаставилобыпризадуматьсятодвойственноевпечатление, какое
производил Вотрен. Он знал или догадывалсяо делах всех окружающих, а между
тем никто немогпостигнуть ни род его занятий, ни образ мыслей. Поставив,
какпреграду,междудругимиисобойпоказноедобродушие,всегдашнюю
любезностьивеселый нрав, он временамидавал почувствовать страшную силу
своего характера. Нередко разражался он сатирой, достойной Ювенала[18], где,
казалось,с удовольствием осмеивал законы, бичевал высшее общество,уличал
вовнутреннейнепоследовательности,аэтопозволялодумать,чтов
собственной его душе живет злая обида на общественный порядок и в недрах его
жизни старательно запрятана большая тайна.
Мадмуазель Тайфер делила свои украдчивые взгляды и потаенные думы между
этимсорокалетним мужчинойимолодым студентом, по влечению,бытьможет
безотчетному, ксилеодного и красоте другого,но,видимо, нитот ини
другой не думали о ней, хотя простая играслучая могла бы не сегодня завтра
изменить положение Викторины ипревратитьее вбогатуюневесту. Впрочем,
среди всехэтихличностейниктоне давалсебетруда проверить, сколько
правды и сколько вымысла заключалось втех несчастьях,на которые ссылался
кто-либо из них. Все питалидруг к другу равнодушиес примесьюнедоверия,
вызванного собственным положениемкаждого в отдельности. Все сознавали свое
бессилиеоблегчитьудручавшие их горести и, обменявшисьрассказами о них,
исчерпаличашу сострадания.