Автоматически, словно повинуясь приказу, он сорвал жестяной колпачок, налил полный бокал ледяной водки и залпом выпил. - Последний, случайный, - сразу всплыли слова. Сёма стало грустно, потом обидно, потом отчаянно жалко чего- то хорошего и правильного, оставшегося там, за хрустальной линией судьбы. Защекотало в носу, слеза любви и жалости к себе холодной льдинкой скользнула по щеке. Сёма достал из стаканчика салфетку и основательно высморкался. Прямо посредине второго сморка его окликнули. - Извините, вы - Сёма? Сёма поспешно скомкал наполненную соплями салфетку и поднял голову. Всё в ней казалось большим: широко подведенные глаза, ворох черных с проседью волос, небрежно заброшенных за спину, наполненная до треска черная блуза, серебряная пряжка на выпуклом животе и крупные, круглые колени, затянутые в сверкающий капрон. - Лазарь задерживается, - сказала она, - и попросил вас немного развлечь. Меня зовут Виктория, Вика. Рука была тёплой и сильной, и у Сёмы вдруг заныло, защекотало между лопатками. Ощущение было таким, будто к спине приложили грелку. Вика приехала из Белгород-Днестровска, небольшого украинского городка, и работала в русской газете, составляя недельные гороскопы и кроссворды. Откуда она набралась астрологической премудрости, Сёма не стал выяснять, но разговор как-то сразу скатился на даты рождения, знаки Зодиака, предсказание будущего. - Я и по руке умею, - сказала Вика после первой рюмки. - Хотите, погадаю? Какой же человек не захочет узнать будущее. Даже самые откровенные скептики, обрушивающие на предсказателей и астрологов ниагары ядовитых замечаний и подколок, наедине с собой тоже заглядывают в недельный гороскоп. Каждому представляется, будто завтрашний день окажется лучше предыдущего. Ужасная, роковая ошибка! Теперь грелку приложили и спереди. Обьясняя смысл каждой линии, Вика осторожно поглаживала Сёмину ладонь мягкими подушечками пальцев, иногда чуть подцарапывая гладкими ноготками. И хоть говорила она на полупонятном астрологическом жаргоне, составленном из неизвестных Сёме слов и понятий, речь шла о другом, совсем о другом, куда более простом и понятном. - Потанцуем, - вдруг сменила тему Вика. Она оказалась выше его, и Сёма в смущении затоптался перед столиком. - Это туфли, - сказала Вика и нетерпеливым движением сбросила их с ног. - Ну, как сейчас? Сейчас тоже было высоковато, но отказаться после такой самоотверженности Сёма не мог. - Женщина никогда не бывает выше мужчины, - шептала Вика, склонив голову ему на плечо, - только длиннее, только длиннее... Лазарь так и не появился. На прощание она вытащила из сумочки маленький блокнот и быстро записала адрес и телефон. Листок источал тяжёлый, густой аромат и грел Сёмино бедро даже через карман брюк. Братья, как обычно, сидели под деревом. Не успел Сёма постучать, как дверь распахнулась. Сагит с почтением провожала старого тайманца с седыми пейсами, "хахама". Он уже несколько раз приходил к ним, но Сёма никогда не интересовался целью его визитов. "Их, тайманские дела, - думал он. - Зачем я буду вмешиваться. Подвоха от такого старика ожидать не приходится, пусть себе ходит". Хахам ушел, но Сёмино любопытство, подогретое водкой и грелками, потянуло его за язык. - Объясни наконец, зачем к нам таскается этот дед? - спросил он, удивляясь легкости, с какой слова слетали с его губ. - Я отдаю ему нашу цдаку, - неожиданно просто призналась Сагит. - Какую такую цдаку? - Десять процентов от зарплаты. Тем, кто так поступает, везёт в жизни. Сёме показалось, что он ослышался. - Десять процентов! Ты отдаешь этому старому болвану такую кучу денег! А почему мне ничего не известно? - Вот теперь известно, - улыбнулась Сагит. - Меня этому научила бабушка, в нашей семье все так поступают.
Опять бабушка! Сколько можно строить жизнь по заветам немытой тайманки! Тепло переместилось вовнутрь, под ложечку, от обиды и горечи стало трудно дышать. - Я пашу, как ишак,- заорал Сёма, - работа, халтура, откладываю каждый шекель... домик, свой домик!.. а ты кидаешь неизвестно кому такие куски! Дрянь, мотовка бесстыжая! Тепло выкатилось из-под ложечки и бросилось в пальцы правой руки. Сёме показалось, будто сердце непонятным образом сдвинулось с места и затрепетало в его ладони. Он поднял руку, чтобы показать его Сагит, и вдруг, неожиданно для себя самого, отвесил ей оглушительную оплеуху. Сагит отбросило назад, она ударилась головой о стенку шкафа и тоненько завыла. Щека мгновенно стала пунцовой, Сагит спрятала лицо между ладоней и продолжала выть, глядя на Сёму испуганными глазами. Что больше повлияло на него, этот тонкий, противный писк или черные, дрожащие от боли глаза? Сколько раз он пытался восстановить, разобраться, выяснить - откуда поднялась в нём дикая, головокружительная ненависть... Он бросился к Сагит, разодрал, раскинул в стороны мокрые от слёз ладони, и, обхватив обеими руками коричневую шейку, принялся душить. Сначала чуть-чуть, так, чтобы попугать, а затем всё сильнее и сильнее. Сагит била его ногами, стараясь попасть в пах, рвала ногтями лицо, но скоро её сопротивление ослабло, в уголках перекошенного рта показались пузырьки пены, тело задёргалось в конвульсиях. Краем уха Сёма слышал глухие удары, словно кто-то с разбегу ломился в дверь. Сагит захрипела. Дверь слетела с петель, и братья ворвались в комнату. Оторвать Сёму от сестры оказалось для них секундным делом. Пока один укладывал её на диван, второй занялся Сёмой. Попытки сопротивляться ни к чему не привели, военную службу братья провели в парашютных войсках. После второго удара Сёма потерял сознание. Когда он очнулся, в комнате никого не было. Преодолевая боль, он поднялся с пола. Голова гудела, ноги дрожали мелкой противной дрожью. Испуганный попугай метался по клетке. - Ради всего святого, Соломон! Ради всего святого, Соломон! - кричал попугай. В пустом проёме двери показался один из братьев. Он молча вошёл в комнату, сгрёб с дивана шерстяной плед и направился к выходу. У порога он обернулся: - Идиёт, - сказал брат скорее устало, чем злобно. - Иди, проверься как следует. Ты чуть не задушил её до смерти. - Вот и хорошо, вот и ладно, - подумал Сёма. - И ладно и хорошо, и пусть и замечательно... Он схватил клетку с попугаем, сумочку, в которой лежали водительское удостоверение и чековая книжка, и выбежал из комнаты. Из-за сильного волнения он поехал не как обычно, а вывернул сразу на центральную улицу и тут же попал в пробку. Куда ехать, Сёма не знал, но оставаться на месте было невозможно. Заморосил дождь. Первые тяжелые капли, разбиваясь о пыльное ветровое стекло, оставляли на нём знаки, похожие на отпечатки кошачьих лап. Капля посередине и пять брызг по сторонам, капля посередине и пять брызг... Дождь усилился, стекло затянуло слоем белой, похожей на саван, воды. Пробка не рассасывалась. Тормозные огни стоящей впереди машины окрашивали Сёмины руки в красный цвет. Он прикоснулся пальцем к лицу; палец тоже был красным, но уже по-другому. - Кровь, - подумал Сёма. - Она ведь разодрала мне всё лицо. Он сунул руку в карман за платком. Платка не оказалось, вместо него на ладони лежал листик бумаги, источавший тяжелый, густой аромат. - Вот и хорошо, вот и ладно, - подумал Сёма. Теперь он знал, куда ехать. * * * Первые полгода Сёма не работал. Вернуться на стройку Вика ему не разрешила. - Хватит, наломался, теперь у тебя есть право немного отдохнуть. Пособие по безработице оказалось неожиданно большим, особенно по сравнению с зарплатой, которую платили Вике в газете. Сёма блаженствовал - вставал поздно, не спеша завтракал, надевал огромное соломенное сомбреро и уходил к морю.